– Не было никакой необходимости делать это, – заметила Женевьева.

– Ерунда, девочка. Каждому ребенку нужны качели. Хэнсу, например, очень нравятся те, что я ему сделал.

– Но здесь же нет детей. Младшей дочери Джошуа уже двенадцать.

– Значит, – невозмутимо заявил Рурк, поднимая Женевьеву и сажая ее на качели, – придется старушкам наслаждаться этим удовольствием.

– Но, Рурк! – слабо запротестовала Женевьева, но он уже толкнул качели, послав ее высоко к небу.

Девушка охнула: никогда в жизни она не каталась на качелях и даже не мечтала об этом. Но пока мягкий осенний ветерок играл ее волосами, Женевьеве даже не пришло в голову возражать против подобного баловства – так по-детски развлекаться, когда ждет работа!

Рурк стоял, восхищенный и очарованный этой картиной. Казалось, Женевьева сбросила, наконец, свою защитную маску и теперь безоглядно предавалась безудержному веселью и удовольствию, что было такой редкостью. Кудри ее развевались, глаза сверкали от смеха, словно изумруды…

Неожиданно Рурк осознал, что ему хочется веселить Женевьеву каждый день, а не только во время этих нечастых визитов. Он почувствовал, что сейчас она готова выслушать его признание в любви. Господи, Рурк столько лет ждал этого часа!

Когда Женевьева снова прилетела к нему, он обхватил ее за талию и снял с качелей. Очевидно, на лице Рурка были написаны охватившие его чувства, потому что девушка перестала смеяться и внимательно смотрела, склонив набок голову.

Рурк обнял ее за плечи и так тесно прижал к себе, что она ясно слышала гулкое биение его сердца.

– Я люблю тебя, Дженни Калпепер, – проговорил он хриплым, срывающимся шепотом.

Женевьева затаила дыхание, настолько поразила ее серьезность этого признания. Девушка снизу вверх пристально посмотрела в лицо Рурка, такое родное и близкое. Господи, неужели уже прошло семь лет с тех пор, как она впервые увидела его в темной и дымной таверне отца? Ее насквозь пронзило теплое, ни с чем не сравнимое чувство, которое Женевьева так тщательно скрывала все эти годы от всех, даже от себя самой.

Девушка подняла руку и нежно погладила щеку Рурка. Впервые наедине с ним она не чувствовала ни малейшего напряжения. Наконец-то можно свободно прикоснуться к лицу, которое так часто стояло перед ее внутренним взором и так восхищало ее.

– Я тоже люблю тебя, Рурк, – тихо произнесла Женевьева.

Его глаза радостно вспыхнули, и он очень медленно коснулся губами ее губ. Поцелуй был таким теплым и всепоглощающим, что Женевьева, казалось, растаяла в этом долгом объятии.

– О боже, Дженни, как я люблю тебя! Мне просто необходимо каждое утро просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя… Я так хочу, чтобы у нас родились дети… Пожалуйста, Дженни, выходи за меня замуж, – попросил Рурк, почти не отрывая от нее своих губ. – Пожалуйста.

Еще совсем недавно у Женевьевы были сотни причин, чтобы отказать ему, но сейчас почему-то ни одна из них не приходила на ум. Она знала только, что любит Рурка, желает его, и что ее жизнь без него никогда не будет полной.

– Да, Рурк, – словно издалека услышала Женевьева свой голос. – Да, да!

Она обняла Рурка за шею и дала волю охватившей ее головокружительной радости. В поцелуе Рурка было обещание грядущего счастья. И Женевьева знала совершенно определенно, что счастлива первый раз в жизни.

Мимси Гринлиф сама назначила себя портнихой невесты, взяв в свои умелые руки весь разнообразный набор кисеи, ситца, полушерстяных тканей. Особой ее любовью пользовался отрез зеленого хлопка с узором из веточек, который Женевьева выбрала для свадебного наряда.