Ох, и почему я так плохо слушал? Почему представлял себе будущее Фарида так пессимистично? Почему выступал в роли мрачного пророка Апокалипсиса?

– Ну, если они что-нибудь и нашли, то я об этом не слышала, – покачала головой Джесси и после короткого раздумья прибавила: – А как насчет тебя?

– Что насчет меня?

– Когда ты пил кровь Акаши. Когда держал ее в объятиях. Слышал ли ты что-нибудь, замечал ли? Ты же находился в непосредственном контакте со Священным Источником.

Я покачал головой.

– Нет, ничего такого не замечал. Она многое мне показывала: образы и видения – но все они всегда исходили от нее, всегда от нее. Во всяком случае, насколько мне известно.

Однако, должен признать, это был интересный вопрос.

– Я же не Фарид, – пробормотал я. – Признаюсь, у самого меня о Священной Сердцевине имеются лишь весьма смутные идеи, да и те лишь религиозного характера.

Я мысленно возвращался к тому, как Маарет рассказывала мне о происхождении вампиров. Амель вошел в Великую Мать, и самого Амеля не стало. Во всяком случае, так рассказали Маарет духи. То, что когда-то было Амелем, невидимое, но огромное, ныне текло по венам огромного числа вампиров – большего, чем когда-либо в истории. Так посаженный в землю корешок дает жизнь мириадам растений, сам теряя при этом былую форму, границы, саму суть корня.

Даже спустя столько лет мне все еще не хотелось говорить о былой близости с Акашей – о тех временах, когда я был возлюбленным Царицы и пил ее кровь, густую, липкую и могущественную. Я не любил вспоминать ее темные глаза, напитанную светом белую кожу, лукавую улыбку. Подумать только – это божественное лицо, эта воплощенная невинность у той, что хотела завоевать все человечество и мечтала стать царицей небесной!

– А Мекаре? Ты никогда не пила ее кровь? – спросил я.

Джесси снова устремила на меня долгий взгляд, точно вопрос мой был просто неприличен, а потом покачала головой:

– Не думаю, что кто-либо когда-нибудь приближался к Мекаре ради крови. Никогда не видела, чтобы Маарет пила ее кровь – или предлагала ей свою. Не думаю, что они это когда-нибудь делают или делали с того самого первого раза.

– Есть у меня глубокое подозрение, что, попробуй кто испить ее крови, – заметил Дэвид, – она сочла бы это нападением и уничтожила бы обидчика, причем, скорее всего, как-нибудь грубо, например кулаком.

Кулаком. Кулаком, которому шесть тысяч лет. Есть о чем призадуматься. Бессмертная шести тысяч лет от роду способна кулаком разнести этот самый отель, где мы сидим, если у нее вдруг появится желание – и время.

Акашу Мекаре уничтожила очень грубо и незатейливо, уж это точно: взяла и швырнула спиной на застекленное окно, да с такой силой, что разбила стекло. Я снова мысленно видел случившееся, видел, как огромный зазубренный пласт стекла падает, точно лезвие гильотины, и отсекает Акаше голову. Но я видел не все. Должно быть, всего не видел никто, кроме Маарет. Как именно Акаше размозжило череп? О, какая загадка: сочетание уязвимости и непреодолимой силы.