Этот сентябрь 1567 года, когда Нидерланды раскалились от гнева и Альба еще не сокрушил их народ своими ударами и не заставил его оцепенеть, был бы подходящим временем для вторжения. Если бы принц Оранский ввел в Нидерланды хотя бы пять или шесть тысяч своих солдат, вся страна встала бы за него; так думал по крайней мере один английский политический агент, находившийся тогда в Антверпене. Но как он мог привести эти пять или шесть тысяч? Армию нельзя набрать за четыре месяца с нуля и без средств для этого. Сначала Вильгельм должен был распродать все, что мог, из дорогой посуды и драгоценных украшений, которые вывез из Нидерландов; потом из числа капитанов-наемников, блуждавших по Европе, ища, кому продать свои воинские услуги, он должен был набрать команду офицеров, которым мог поручить вербовку солдат; и, наконец, он должен был убедить как можно больше правителей, чтобы те разрешили своим подданным вступить в его армию добровольцами. Ездя туда и сюда по этому жизненно важному делу, Вильгельм сам на границе Клева чуть не был захвачен в плен наемником-грабителем, солдатом-немцем на испанской службе. Испанцы жалели, что Вильгельм ускользнул, но были уверены, что скоро он будет схвачен. «У короля длинная рука», – говорили они.

У короля рука была длинная, а у принца очень короткая. В сентябре 1567 года он не ввел войска в Нидерланды, потому что не мог ввести. Случай был упущен, и Альба, медленно усиливая террор, подавил желание восстать. Он действовал методично: волны репрессий быстро накатывались одна за другой, он арестовывал всех влиятельных людей, в чьей покорности сомневался, – магистратов и пенсионариев главных городов, чиновников из местных судов, бургомистров и советников и, наконец, богатых купцов и землевладельцев. Когда их всех забирали, простой народ оставался беззащитным, и простолюдинов можно было хватать горстями, где угодно и когда угодно, если потребуется такая демонстрация. Но Альба хотел, чтобы впечатление от его мер не пропало впустую: он планировал массовую казнь, тут не следовало торопиться. Он постепенно накапливал доказательства, постепенно допрашивал и пытал своих узников, знатных и незнатных, а в это время семьи арестованных, цепляясь за напрасную надежду, осаждали его со слезами на глазах и прошениями в руках. Жена и дочери Эгмонта каждую ночь босиком ходили от церкви к церкви, прося Бога заступиться. А Эгмонт жил под арестом в цитадели Гента и, как ни странно, после многих дней допросов по-прежнему верил, что король не сможет найти ничего дурного в его поведении. Бургундская аристократия и перед своим концом сохраняла привилегии: даже сам Альба не осмелился бы пытать Эгмонта.

Задолго до того, как проверки и судебные процедуры были окончены, Альба конфисковал имущество своих жертв, наполнив сундуки казначейства драгоценной посудой и украшениями одного из богатейших народов Европы. Добыча побежденных пошла на уплату жалованья оккупационной армии. Только посудой из хозяйства Эгмонта наполнили шестнадцать больших сундуков. Огромные имения принца Оранского были конфискованы. В ту зиму 1567/68 года горожанам и крестьянам из Бреды, пахарям, лесникам, егерям, конюхам, строительным рабочим и кузнецам – всем, для кого принц Оранский был их помещиком или хозяином, всем, чьи жизни вращались около этих больших поместий, пришлось увидеть, как испанские солдаты занимали замки принца, как офицеры Альбы со злорадным удовольствием опустошали арсеналы и оружейные мастерские и отправляли на кораблях в Гент семь барж с пиками, порохом, различным оружием и артиллерийскими орудиями, которые теперь должны были служить не для защиты Нидерландов, а для их угнетения.