У меня в горле встает комок.

– Какая профессия?

Папа прячет бумажник в карман.

– Стражи. Они охраняют ворота Гдетотам.

Я чувствую, как слабеют мои колени.

– Что?!

– Давай пока подождем с разговорами. Я еще не пришел в себя.

Его резкость меня ранит. Но какое право я имею обижаться? Папе пришлось ждать семнадцать лет, прежде чем он узнал правду обо мне.

– Ладно, – я подавляю желание извиниться и рассматриваю свой обтрепанный наряд. – Не так легко будет оставаться незамеченной, расхаживая в больничном халате. И тебе тоже надо переодеться.

– Есть идеи? – спрашивает папа и тут же предостерегающе поднимает руку. – Прежде чем ты что-нибудь скажешь – нет, мы не будем красть одежду.

Он как будто читает мои мысли.

– Почему нет? Цель оправдывает средства.

Я прикусываю язык. Так обычно рассуждает Морфей. Когда его странная логика начинает обретать идеальный смысл, это одновременно пугает и раскрепощает.

Папа прищуривается:

– Я слышу то, что слышу?

Я подавляю желание объясниться. Пускай оправдание преступлений – закон подземья, но от этого оно не станет законом для моего папы, по крайней мере сейчас.

– Я имела в виду, что мы одолжим одежду. Потом купим новую, а взятую вернем.

– Слишком сложно. Нам нужно действовать быстро. Хотя бы переодеться во что-нибудь самодельное…

Самодельная одежда. Если бы только здесь была Дженара с ее дизайнерскими талантами. Я скучаю по ней как никогда. В лечебницу никаких посетителей, кроме папы, не пускали. Но Джен регулярно посылала записки, и папа всегда требовал, чтобы мне их отдавали. Джен не винила меня в исчезновении брата, несмотря на слухи, что я состояла членом секты, которая похитила Джеба и маму. Дженара отказывалась верить, что я участвовала в чем-то, способном им повредить.

Если бы я только заслуживала ее доверия…

Жаль, что Джен тут нет. Она бы придумала что-нибудь насчет одежды. Дженара из чего угодно способна сделать костюм. Однажды для проекта по греческой мифологии она превратила Барби в Медузу, выкрасив ее серебристой краской и смастерив «каменное» платье из алюминиевой фольги и мела.

Куклы…

– Эй! – кричу я, обращаясь к ближайшей светлячковой люстре. – Можете немножко посветить?

Люстра, вращаясь, движется по потолку и останавливается над нами, осветив всё вокруг. Некогда здесь была площадка, на которой пассажиры, сошедшие с поезда, ждали лифт. Рассеянные родители и беззаботные дети забывали тут игрушки, которые теперь больше нас. Я вижу деревянные кубики величиной с садовый сарай, вертушку, которая может сойти за ветряную мельницу, несколько резиновых мячиков – больше, чем шары перекати-поле, которые ветер в Техасе гоняет вдоль дорог.

Над игрушками висит вывеска. Надпись «Бюро находок» зачеркнута, вместо нее написано «Поезд мысли».

За грудой заплесневелых книжек с картинками стоит круглый детский чемоданчик, обращенный передней стенкой к нам. Он сделан из мягкого розового винила, в стиле ретро, и на нем нарисованы аэроплан и девочка с хвостиками. Ее выцветшее платьице некогда было синим. Чуть ниже «молнии» детская рука черным фломастером вывела: «Могазин Эмили». На земле рядом с чемоданчиком валяется полуголая старая Барби.

– Кукольная одежда, – шепотом говорю я.

Папа хмурится.

– Надо найти вещи, которые останутся нам впору, когда мы увеличимся, Элли.

– Они будут расти и уменьшаться вместе с нами. Это часть магии.

Он бросает взгляд на свой грязный и рваный рабочий костюм.