С этими словами Челионати отворил дверь и пропустил Джильо вперед. В просторных сенях было темно и тихо, как в могиле. Но когда Челионати чуть слышно постучался в одну из дверей, оттуда вышел маленький, очень приятный Пульчинелла с зажженными свечами в руках.

― Если не ошибаюсь, ― обратился Джильо к малышу, ― я уже вмел честь видеть вас, любезнейший синьор, на крыше экипажа принцессы Брамбиллы?

― Так оно и есть, ― ответил тот, ― я состоял тогда на службе у принцессы, отчасти состою и теперь, но главным образом являюсь бессменным камердинером вашего высочества, достойнейший принц!

Пульчинелла, освещая дорогу, ввел их в роскошный покой и тут же скромно удалился, заметив, что, где и когда б он принцу ни понадобился, пусть только нажмет кнопку, и он мигом явится; хотя здесь, в нижнем этаже, он единственная, одетая в ливрею шутка, но по расторопности и проворству заменяет целый штат слуг.

― Ах! ― вскричал Джильо, оглядываясь в пышном, богато убранном покое. ― Только теперь я узнаю, что нахожусь в своем дворце, в княжеской опочивальне. Мой импресарио велел ее расписать, но не заплатил художнику денег, и когда тот ему напомнил о них, дал бедняге затрещину; машинист же в отместку отхлестал импресарио факелом фурий! Да! Я опять в родных княжеских владениях! Но, милейший Челионати, вы хотели вывести меня из страшного заблуждения по поводу танца. Прошу вас, говорите. Однако давайте сядем.

Оба опустились в мягкие кресла, и Челионати начал:

― Знайте, принц, особа, которую вам подсунули вместо принцессы Брамбиллы, не кто иная, как смазливая модистка по имени Джачинта Соарди.

― Возможно ли? ― изумился Джильо. ― Но кажется, у этой девицы есть возлюбленный, какой-то жалкий актеришка Джильо Фава?

― Конечно, ― ответил Челионати. ― Однако можете себе представить, что именно за этим жалким, нищим актером, за этим театральным принцем и бегает по всем закоулкам принцесса Брамбилла. Она старается подсунуть вам модистку, именно для того, чтобы вы, впав в безумную, нелепую ошибку, влюбились в нее и отвратили от помянутого театрального героя!

― Что за мысль! ― возмутился Джильо. ― Что за дерзновенная мысль! Поверьте мне, Челионати, это злые бесовские чары во все вносят путаницу, странно сплетая в единый клубок. Но я разрушу это наваждение: отважней рукой подниму я меч и уничтожу всякого, кто посмеет допустить мысль, будто моя принцесса любит его.

― Так сделайте это! ― лукаво усмехаясь, откликнулся Челионати. ― Сделайте это, любезнейший принц! Для меня самого очень важно скорее убрать с дороги этого дурака.

В эту минуту Джильо подумал о Пульчинелле, о готовности малыша служить ему. Он нажал потайную пружинку, и Пульчинелла мгновенно явился. Совмещая в одном лице множество разнообразных должностей, он потрудился за повара, официанта, кравчего и через несколько минут, накрыв стол, подал вкусный ужин.

Плотно наевшись, Джильо заявил, что кушанья и вина все получились на один вкус; чувствуется, что их готовил, приносил и подавал один человек. Челионати ответил, что, может быть, именно поэтому принцесса Брамбилла сейчас охотно отказалась бы от услуг Пульчинеллы. Он вечно торопится и так самонадеян, что все хочет сделать сам и из-за этого не раз уже ссорился с Арлекином, который весьма нахально притязает на то же.

В подлиннике этого изумительного каприччио, коему рассказчик в точности подражает, в этом месте есть пробел. Выражаясь музыкальным языком, тут не хватает перехода из одной тональности в другую, так что новый аккорд дается без надлежащей подготовки. Да, можно сказать, что каприччио как бы обрывается на неразрешенном диссонансе. Иными словами, у принца ― под ним, конечно, разумеется Джильо Фава, угрожавший смертью тому же Джильо Фаве, ― внезапно поднялись сильнейшие боли в животе, которые он приписал стряпне Пульчинеллы.