— Что они говорят? — вновь спросила Фауста.

— Они ничего не говорят. Кажется, они в беспамятстве. Однако они еще живы; грудь кардинала с усилием вздымается, и слышно прерывистое дыхание мэтра Клода…

— Отвратительно! — прошептал побледневший Пардальян.

Фауста улыбалась хищной улыбкой, которая обнажила ее зубы, прекрасные жемчуга, блиставшие под пурпуром губ.

Неужели эта женщина упивалась рассказом об ужасной агонии?.. Нет! Или мы плохо описали этот характер, или должны добавить, что Фауста не могла радоваться человеческому страданию. Она считала себя Ангелом, Посланцем, который убивает, когда нужно убить, чуждый каким-либо человеческим чувствам.

— Что они сказали? Что они сделали с того момента, как начали умирать? — спросила она, и человек ответил:

— В первые часы, которые последовали после приговора Священного суда, оба осужденных оставались неподвижны, каждый в своем углу, как бы сломленные и подавленные. Потом палач попытался найти способ выйти. Когда он понял невозможность побега, он успокоился. Прошли часы. Затем они начали сильно мучиться. Они сели рядом и попытались найти минутное забвение в беседе.

Человек говорил холодно и отрывисто; он не рассказывал, а лишь давал отчет. Пока он докладывал, Пардальян смотрел на Фаусту и вздрагивал, спрашивая себя:

«Возможно ли, чтобы женщина столь спокойно слушала подобные вещи?»

— Затем, — продолжал человек, — они снова расстались. Кардинал сел в кресло и закрыл глаза. Палач стоял в противоположном углу и пристально смотрел перед собой. Наконец наступили страшные мучения. Сначала раздались стоны, потом эти стоны перешли в крики, а крики превратились в вой; затем в яростном безумии оба кинулись к двери и осыпали ее градом ударов. Но ярость, понемногу прошла, они стали плакать и просить хоть каплю воды…

— Отвратительно! О! Это отвратительно! — задыхаясь, произнес Пардальян.

— Продолжайте, — велела Фауста.

— Наконец они захрипели; муки закончились и, я думаю, агония очень близка. Сейчас, как я уже имел честь доложить, они едва дышат; кардинал сидит в кресле, палач упал и лежит, вытянувшись во весь рост поперек ковра.

Фауста обернулась к мертвенно бледному Пардальяну, вытиравшему лоб, и сказала:

— Я хотела, сударь, поставить вас в известность, что эти два человека весьма близки к смерти…

Пардальян сделал усилие, чтобы избавиться от ощущения страха, которое его парализовало.

— Откройте дверь их комнаты, верните к жизни обоих осужденных, восстановив их силы при помощи напитка, который служит нам в подобных случаях. Потом, когда они будут способны ходить, отведите их на улицу и оставьте на свободе, сказав, что их помиловали по ходатайству шевалье де Пардальяна… Предупредите меня, как только они вернутся к жизни…

— Сударыня! — прошептал Пардальян.

Фауста сделала высокомерный жест, означавший: «Погодите! Между нами еще не все кончено!..»

Человек, который только что дал отчет о состоянии узников, удалился. Воцарилась мертвая тишина. Пардальян с неизъяснимым ужасом смотрел на эту женщину, которая в точности исполнила его требование. Прошло около получаса. Человек появился вновь со словами:

— Приказ выполнен, осужденные возвращены к жизни. Осталось только проводить их на улицу.

— Господин де Пардальян, — сказал Фауста, — проводите ваших протеже до большого вестибюля; я жду вас здесь, ибо я уже предоставила вам доказательство того, что согласна на предложенную вами сделку, а вы еще не доказали мне, что мой человек также получит свободу.