Сколь ни мало времени оставалась отворена железная дверь, шевалье, возможно, и воспользовался бы им, чтобы, атаковав кучку гвардейцев, выскочить на улицу. Однако его удержало то соображение, что состояние, в котором находились двое помилованных, не давало повода надеяться на успех предприятия. То есть он-то, безусловно, убежит, но Клода и Фарнезе вновь поймают, и все, что он только что проделал окажется напрасным.

Итак, он позволил двери захлопнуться и, следуя все за тем же человеком, через несколько мгновений оказался перед лицом Фаусты.

Он поклонился ей не без волнения и сказал:

— Сударыня, дело сделано: двое несчастных свободны. Вы только что снискали такие права на мою признательность, о коих я никогда не забуду.

И, так как Фауста глубоко задумавшись не отвечала, он продолжал:

— Сколь ни мало я значу, сколь ни могущественны и прославлены вы сами, кто знает, быть может, эта благодарность бедного шевалье и принесет вам какую-нибудь пользу?

Фауста слегка повернула голову в его сторону и спросила:

— Где монах Жак Клеман?

— Он на свободе, сударыня, — ответил Пардальян без колебаний. — Так же свободен, как кардинал и палач, которые только что вышли отсюда. Сударыня, — продолжал он, и пламя дерзости и отваги озарило его лицо, — вы вольны рассматривать меня как заложника. Но пускай никто не говорит, что я вас обманул, отплатив этим за великодушный поступок, который вы совершили в ответ на мою смиренную мольбу. Признаваясь вам, я, несомненно, лишаю себя всякой надежды на спасение. Но знайте же: Жак Клеман никогда не был в моей власти, и он не находится сейчас во власти герцога Ангулемского…

— Значит, — сказал Фауста, — я могу отдать приказ казнить вас, и планы монаха относительно Генриха III не будут разрушены?..

— Вы можете это сделать, сударыня!

И Фауста произнесла голосом, лишенным всякого выражения и заставившим дрожать самых храбрых людей:

— Тогда я сейчас отдам этот приказ. Приготовьтесь к смерти, шевалье!

Пардальян медленным движением вытащил свою шпагу, посмотрел Фаусте в лицо и сказал:

— Я готов, сударыня!

Тут Фауста поднялась со своего места и приблизилась к Пардальяну.

Он едва ее узнал…

Это не была более ледяная статуя. Это не была более воплощенная гордость, это не было более олицетворенное величие, которое заставляло склоняться головы и внушало ужас. Та, что шла сейчас к нему, была женщиной во всем блеске красоты, женщиной, которая горит от любви и, неистовая, сама предлагает себя!

Глаза этой женщины, удивительные глаза, похожие на черные бриллианты, изливали страсть… и слезы, которые текли по щекам и высыхали от их пламени.

Пардальян обеими руками опирался на эфес своей шпаги, конец которой был вонзен в пол. Оставаясь неподвижным от удивления, он переживал одно из тех странных мгновений, которые остаются в памяти лишь как воспоминание о сне, будто бы их и вовсе не было…

Когда Фауста оказалась около шевалье, она трепетала, грудь ее вздымалась от смятения и страсти, а глаза были затоплены безмерной болью. Она подняла руки… Скульптор пришел бы в отчаяние, безнадежно пытаясь передать их изумительную форму, гармоничность и изящество…

И эти руки обвили шею Пардальяна… Она прильнула к нему, как бы обволакивая его своей лаской… Принцесса, рыдая, привлекла к себе его голову… и ее горячие губы с неистовой силой прижались к губам шевалье…

Жгучее ощущение от этого поцелуя едва не заставило Пардальяна отступить назад… Однако его собственные губы не отозвались на него! Он не закрыл глаза. Бесстрастно и холодно он смотрел в глаза Фаусты — Ангела, ставшего женщиной, девственницы, в сердце которой внезапно проснулась любовь.