И все же Хелен понимала, что этой любви, какой бы чудесной она ни была, для нее недостаточно.

Алистэр по-прежнему лежал возле нее, руки были сцеплены за головой, грудь высоко вздымалась. Он не сказал ни слова, когда она призналась ему в любви, и этот факт почти уничтожил ее. И все же ей было не важно, признается он в ответ или нет.

— Останься со мной, — выдохнул он. Лицо его было спокойно, но черты выражали отчаяние.

Это почти разбило ей сердце.

— Я не могу жить как прежде, — сказала она. — Я сбежала от Листера, потому что осознала, что я нечто большее, чем покорная игрушка мужчины. Я должна быть чем-то большим — ради себя и ради моих детей. И хотя я люблю тебя в тысячу раз больше, чем когда-либо любила Листера, я не повторю своей ошибки.

Его прекрасный глаз закрылся, и он отвернулся от нее. Она ждала, но Алистэр лежал безмолвный и недвижимый. Точно так же он мог превратиться в камень.

Наконец Хелен поднялась с кровати, взяла с пола рубашку, надела ее и пошла к двери. В последний миг она оглянулась, но Алистэр даже не шевельнулся. Тогда Хелен открыла дверь и выскользнула из комнаты, оставляя в ней его — и свое сердце.

На следующее утро Алистэр отправился в свою башню, но все там было не как прежде. Трактат о барсуках, которые раньше так интересовали его, казался едва ли не смехотворным. Его наброски, заметки и дневники, все в этой комнате было бессмысленным и бесполезным. И худшее из всего — это то, что из окна он мог видеть Хелен. Она следила за тем, как грузят в экипаж ее багаж, и выглядела совершенно спокойной. Зачем он вообще поднялся сюда этим утром?

Его несвязные мысли были прерваны стуком в дверь. Он посмотрел на дверь и сказал:

— Входите!

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Абигайль.

— А, это ты.

— Мы хотели попрощаться, — сказала девочка невероятно серьезным голосом.

Алистэр кивнул.

Абигайль вошла, а следом за ней Джейми, со щенком на руках.

— Мы хотели поблагодарить вас за то, что вы приехали в Лондон и спасли нас, — сказала Абигайль. — И за то, что были добры к нам, позволили жить в вашем замке и показывали нам, где живут барсуки. Она замолчала.

— Все верно, — ответил Алистэр и потер переносицу. — Ты знаешь, твоя мама любит тебя.

Абигайль подняла на него васильковые глаза.

— Она любит тебя… — он остановился и прокашлялся, — просто за то, что ты — это ты.

— О! — Абигайль опустила взгляд на носки своих туфель и глубоко вздохнула, словно сдерживая слезы. — И еще мы хотели поблагодарить вас за то, что вы позволили придумать имя вашей собаке.

Алистэр приподнял бровь.

— Мы решили назвать его Баджер, барсук, — объяснила она, — потому что он бегал с нами к барсучьим норам. К тому же он не может вечно оставаться Прудлом. Все-таки это детское имя.

— Баджер — это очень хорошее имя… А вам не жалко оставлять его? Ведь вы гуляли с ним каждый день и присматривали, чтобы он не ел слишком много?

— Но он же не наш.

— Я знаю. Когда-то я сказал, что Баджер — мой пес, но я взял его для вас.

Она смотрела на него с тем же выражением лица, что и ее мать.

— Нет. Он не наш.

Она подтолкнула Джейми, имевшего совершенно несчастный вид. Мальчик шагнул вперед и протянул ему щенка:

— Вот. Он ваш. Абби сказала, что вы нуждаетесь в нем больше, чем мы.

Сбитый с толку Алистэр взял в руки вырывающегося щенка.

— Но…

Абигайль решительно подошла к Алистэру и потянула его за руку, чтобы он нагнулся.