Маша спросила о нем у Воли — шепотом, чтобы не мешать разговору старших, — и Воля виновато ответил ей, что, наверно, котенка нечаянно выпустили на улицу, он где-нибудь поблизости гуляет.

— Я к нему но очень привыкла, — сказала Маша, словно бы утешая себя. — Пусть он гуляет где-нибудь… Я все равно ведь не буду здесь жить. — Она обвела взглядом комнату, которая в эти минуты переставала быть ее домом. — Меня тетя Катя куда-то отведет.

— …она не откажет, я ее знаю, три лета у нее помидоры брала, — говорила тем временем Екатерина Матвеевна.

— А огурцов заодно не прихватывала? — усмехаясь, вставил Бабинец.

Екатерина Матвеевна отмахнулась от него.

— Воля, к слову, недавно ее повстречал, — продолжала она. — Там плохих людей не было, где Воля ее встретил…

— Тетя Катя, вы туда приходите… куда меня отведете, — попросила Маша.

— А как же, — сказала Екатерина Матвеевна. — А ты как думала? Будем тебя проведывать.

— Маша, я там с тобой все время буду! — обещал Воля. — Мам, я там с нею останусь, а?

— Нет, — откликнулся Бабинец, раньше чем ответила Екатерина Матвеевна. — Ты, брат, дома поживи, сделай милость!.. — Тон у него был шутливо-просительный: тон человека, который вправе приказать и потому свою просьбу находит забавной.

И только тогда Воля впервые вспомнил, какой разговор и на каком месте прерван был накануне возвращением Маши.

* * *

Как только Екатерина Матвеевна увела Машу на улицу «единоличников», Микола Львович предложил Воле выйти во двор «покурить». Во дворе, прислонясь к пустому сарайчику, Бабинец в самом деле закурил и в перерывах между затяжками медленно, внятно изложил, какое задание возлагает на Волю подпольная патриотическая группа.

Оказалось, что к седому немцу заходят иногда другие немцы, тоже офицеры. Между ними и седым немцем происходят разговоры, случается — за бутылкой вина, и в этих разговорах, которые могут представить интерес для советского командования, Бабинцу понятны, к сожалению, лишь отдельные слова. Поэтому Воле поручается все время, какое обыкновенно седой немец проводит у себя в комнате, быть дома, поближе к тонкой перегородке, отделяющей его от жилища немца.

— Как зовут фашиста, знаешь? — между прочим спросил Бабинец. — Нет? Аппельт. А чин у него какой? Нет данных? Майор. — Микола Львович улыбнулся.

Тут у Воли мелькнуло в уме и без промедления отразилось на лице беспокойство: вдруг задание придумано Бабинцом лишь для того, чтобы он, Воля, пореже уходил из дома?.. И, угадав это, Микола Львович без улыбки продолжал:

— Про что говорят меж собой фашисты не на службе, какое у них настроение, это нашим важно, как ихние военные секреты, не меньше. Слушай в оба уха, и никому об этом ни словечка — мне одному, когда спрошу сам…

Воля понял, поверил: Бабинец привлек его к борьбе.

Но задание было таким неожиданным, и таким странным казалось, что, став участником борьбы, он будет больше прежнего сидеть дома…

Два дня майор Аппельт в своей комнате не разговаривал ни с кем и ни о чем, если не считать того, что он по-русски просил тетю Пашу подогреть ему воду для умывания. На третий день, под вечер, когда Екатерина Матвеевна ушла навестить Машу, Воля услышал за стеной разговор. У майора был гость, тоже немец, и они пили за победу, которая так же близка, как Москва, до которой германской армии остались считанные километры…

Немцы пили за победу, за фюрера, за свою великую родину, и чем больше пили, тем менее беглой становилась их речь, тем лучше понимал Воля почти каждое их слово.