Весенне-полевые заботы потребовали самого большого помещения в замке, занятого дивизионными штабами. В огромный зал была протянута связь чуть ли не со всеми советскими и польскими подразделениями. На столе громоздились телефоны, в углу сидел радист. С утра в зале постоянно толпился народ. Кто уезжал, кто приезжал, кто-то на кого-то жаловался, а кто-то кого-то и материл! Только, конечно, не при командирах дивизий. При полковнике Сергееве и генерале Голембовском даже самые отъявленные ругатели старались выражаться так благопристойно, красиво и кругло, как если бы вдруг средневековым лесным разбойникам захотелось сыграть пьесу из жизни благородных пэров и лордов.

Единственный, кто оставался самим собой в любой обстановке, был Юзеф Андрушкевич. Сейчас он как раз говорил по одному из телефонов с комендантом города Анджеем Станишевским — правой рукой замполита в этой сельхозакции.

Станишевский доложил о том, что не далее как пять минут тому назад комендатуру посетили освобожденные из плена старшие офицеры союзных войск с просьбой принять от них посильную помощь в этом «невиданном по гуманизму, замечательном деле», равнодушными к которому они оставаться не могут.

— Прекрасно! — сказал Андрушкевич. — Выдели союзникам несколько машин из тех, которые освободились от переброски боевого охранения. Не хватит — перевезем их на пахотные участки в два рейса. Очень трогательно с их стороны!

— Твоя ирония неуместна, — строго заметил ему генерал Голембовский и недобро фыркнул.

— Одну секунду, Анджей!.. — Юзеф Андрушкевич прикрыл ладонью трубку и сказал Голембовскому: — Я — политработник, товарищ генерал. А политработник должен быть ироничным, веселым человеком. Иначе все вокруг него будут подыхать от тоски и скуки... А потом у меня свой счет к нашим доблестным союзникам. — Он приоткрыл трубку и сказал в телефон: — Слушаю тебя, Станишевский! Докладывай дальше.

— Командир кавполка майор Нестеренко не дает лошадей. Устроил жуткую истерику! — сказал Анджей.

— То есть как не дает лошадей?! — возмутился Андрушкевич. — Минутку! Оставайся на связи... — Он повернулся к полковнику Сергееву и обескураженно произнес: — Петр Семенович! Этот ваш Нестеренко, командир кавполка, лошадей не дает... Он что, с ума сошел?

— Ох этот Нестеренко, — простонал полковник Сергеев и встал из-за стола. — Ему все кажется, что сейчас девятнадцатый год и он в Первой конной армии! Придется ехать. Ну я ему сейчас всыплю!

Андрушкевич представил себе, как полковник Сергеев будет тихим, интеллигентным голосом разносить Нестеренко в пух и прах. Он уже не раз видел, как Сергеев разговаривает с провинившимся подчиненным. Самое страшное обвинение в устах Сергеева выражалось одной фразой, после которой пощады не бывало. «Вы — несерьезный человек», — говорил Сергеев, и душа обвиняемого в этом страшном грехе уходила в пятки. На секунду Андрушкевичу даже стало жалко симпатичного, веселого Нестеренко. Но лошади были нужны позарез, и Андрушкевич без особого труда погасил в себе на мгновение вспыхнувший было огонек сентиментальности и даже позволил себе мстительно ухмыльнуться.

— Будут тебе лошади, — уверенно сказал он в трубку, глядя вслед полковнику Сергееву. — Будут! Вы там с Зайцевым с инвентарем разберитесь. Слышишь, Станишевский? Чтобы все эти сеялки-веялки работали как часы. Ты меня понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

В городской военной комендатуре в кабинете коменданта было не продохнуть. Кабинет был вшестеро меньше замкового зала оперативного штаба посевной, где царствовал подполковник Андрушкевич, а народу в кабинете (пропорционально величине помещений) находилось вчетверо больше.