— Скажи-ка, Освальд, — обратился я к нему, — ты не находишь, что неосторожно держать при себе свою артиллерию после твоих упражнений с аркебузой на крышах?

Не успел я так поразглагольствовать и секунды, как он вытащил из кармана кольт и направил на меня. Поскольку я уже был занят тем же самым, мы теперь оба взаимно целились друг в друга. Ни тот, ни другой не стреляли. Мы были в таком напряжении, что слышно было, как закручиваются волоски у нас подмышками. Со стороны могло показаться, что это две мраморные статуи. Обычно, вы меня знаете, я стреляю запросто. Но тут меня сковывала быстрота реакции парня. Мы не решались стрелять из опасения, что другой опередит на ту тысячную долю секунды, которая может оказаться роковой. Так что ситуация была — палка о двух концах.

Мы позволили себе два или три робких вдоха, чтобы пустить кислороду в легкие.

— Брось его, беби! — глухо приказал я.

— Нет, бросай сам! — ответил он.

— В этой маленькой игре ты наверняка проиграешь.

— На что спорим? — усмехнулся мой противник.

— Ни на что, — сказал я, — потому что ты никогда не заметишь, что тебе абзац.

— Ты думаешь?

— Ты вспомни-ка, на своей крыше ты меня ведь не хлопнул, когда мог это сделать сто раз!

Это его задело.

— Меня смущали огни на террасе, они блестели на моем прицеле...

Тут мне пришла идея. Бог мой, до чего же я все- таки умен!

— А теперь, малыш, — сказал я ему, — тебя будет смущать сверкание моря, над которым встает заря.

И, в самом деле, я заметил, как он заморгал.

— Давай, — посоветовал я, — бросай свою пушку и начнем говорить серьезно, а не ждать здесь второго пришествия.

— Ни за что, — пробормотал он, криво улыбаясь.

— Я хочу тебе предложить...

— Что же?

— Я считаю до трех. На счете три каждый разжимает руку и роняет свою пушку, идет?

Хотя он стоял в восьми с половиной метрах от меня, я четко уловил ядовитый блеск, мелькнувший в его взгляде.

— Договорились...

— Раз! — начал считать я... — Два...

И на счете «два» я нажал спуск. Этот мерзавец сделал такой же расчет. Просто я на тысячную долю секунды раньше выполнил программу. Его пуля затерялась в морской пучине, тогда как мою он получил в жирное брюхо. Вот он выпустил оружие и упал на колени, хватаясь за рану. Серия безобразных гримас... Он бледнел на глазах!

Я бросился к нему.

— Если бы ты не жулил, этого бы не случилось, — сказал я.

Он стиснул зубы, бедняга. Пот ручьями струился по его роже.

— Я сейчас отвезу тебя в госпиталь, — обещал я, — но сначала ты мне скажешь, куда ты отвез двух матросов, когда они вышли из больницы...

Он медленно, бесформенной массой опустился на песок.

— Послушай, парень, тебе необходимо вытащить из брюха пулю, и я готов доставить тебя к хирургу, но сперва мне надо сказать правду. Зачем тебе уносить секрет в могилу, скажи, болван!

Дыхание его становилось прерывистым, он стонал. Вокруг нас плескалось море, солнце, как на почтовой открытке, подымалось над волнами, наполняя вселенную своим щедрым светом, как пишут в школьных сочинениях первоклассники.

— Ты меня слышишь, друг?

— Да.

— Двое матросов с «Кавулома-Кавулоса», а, скажи мне, куда ты их отвез?

Он пробормотал едва слышно:

— Монастырь...

— Какой монастырь? Говори! Время не терпит!

— Монастырь на горе Фоскаос...

— А Ника, где она?

Он приоткрыл веки, и в его лихорадочно блестящих глазах отразились маленькие облачка нового утра.