Странно, но калитка оказалась открытой. «Форд» стоял на улице.

Пожав плечами, Лора подошла к крыльцу, поднялась по ступенькам и хотела уже открыть дверь, но вдруг услышала совсем рядом голоса. Генкин и... Лидин.

Кто это говорил, что, подслушивая, можно узнать много интересного?

Вокруг дома шла неширокая терраска с низкими перилами. Лора, прижимаясь к стене, подошла к окну. Здесь? Нет, похоже, дальше. Она попыталась сообразить, что же там находится. Спальня или кабинет? Да какая разница. Вот так, поближе, главное, чтобы не увидели. Но какова тихоня, а? Осталась дома одна, больна якобы...

- Так, так... Не останавливайся!

- Я не могу больше! - простонала Лида.

- Можешь! Еще как можешь!

Лорино воображение нарисовало совершенно неэстетичную картинку. Скорее даже шарж или карикатуру. Она осторожно заглянула в окно и чуть не фыркнула - настолько действительность оказалась не похожа на фантазию. Действительность была гораздо грубее.

Лора едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Лидка - порнозвезда! Мисс непорочность! Мисс целлюлит! Может, оттого и непорочность, что целлюлит?

Похоже, с Лидкой шантаж еще только в первой стадии. Завязка есть, попалась на крючок рыбешка. Вот визгу-то будет, когда он начнет ее раскручивать!

Лора шевельнулась неловко и задела локтем карниз. Лида вздрогнула, обернулась, и, прежде чем Лора успела отпрянуть, их глаза на секунду встретились.

Скажет Генке или нет? А впрочем, не все ли равно!

                                                   * * *

«...Теперь я побывал везде. Только к своему дому их не повел. Слишком больно.  Наверно, от волнения мне стало совсем нехорошо. Сначала был соседний двор - туда мы заходили с Цезарем, когда была плохая погода и ему надо было сделать по-быстрому свои дела. Он предпочитал самое крайнее дерево. Усаживался под него и жалобно озирался по сторонам. Мой любимый Швейк говорил, что в этот самый момент собаки боятся, как бы их не украли, когда они совершенно беспомощны. Старушка, которая вечно звала на весь двор свою подругу пани Ружичкову, - она и тогда уже была старая, как мир. И точно так же голосила, с совершенно невероятными пляшущими интонациями.

Они смотрели на меня, и у них в глазах был страх. Как будто сама смерть прошла рядом.

Мой двор... Все такой же тесный и грязный. Пекарня, откуда в дом стаями бежали мыши, тараканы и муравьи. Я стоял у закрытой двери подъезда, смотрел на свои окна, крайние на последнем этаже. Я шел по своим следам, чтобы попрощаться с самим собой.

Я снова стал пятнадцатилетним подростком, который после школы выходит погулять с собакой, роскошной гладкошерстной таксой по имени Цезарь. Это в миру, а по документам он был Цир фон Авора, аристократ с манерами мальчиша-плохиша. У подъезда обычно ставили серебристое «Вольво», и Цезарь первым делом задирал лапу на его правое заднее колесо. Мы шли по Юнгманновой к Карлову намнести, и Цезарь блестел на солнце, как надраенный ваксой сапог. Он бежал, перебирая короткими кривыми лапами, высунув язык, и оборачивался изредка: ну как, ты еще не отстал?

Он умер, когда мне было двадцать, еще не очень старым. Умер от рака. У него отнялись задние лапы, он ходил под себя и без конца кричал. Он не мог даже выйти мне навстречу - мог только волочить неподвижную заднюю часть, перебирая передними лапами, скользя по линолеуму, падая, оставляя за собой длинный мокрый след. Мы никак не могли решиться усыпить его, хотя и знали, что Цезарь мучается.