— Извините, без комментариев. — Кит повесил трубку и стал ждать нового звонка. Он действительно последовал, и Кит, схватив трубку, быстро произнес: — Никаких комментариев, сэр, — после чего положил трубку на место. В доме было четыре телефонных аппарата, и пастор перевел их все в режим «Не беспокоить». Проснувшаяся Дана сонно терла глаза.

— Кто звонил? — спросила она.

— Француз.

— Кто?

— Поднимайся. День будет долгим.

Лазарус Флинт был первым чернокожим рейнджером в Восточном Техасе. Более тридцати лет он следил за порядком в Раш-Пойнт у Ред-Ривер, который в последние девять лет превратился в священное место, где родственники и знакомые Николь Ярбер регулярно устраивали поминальные мероприятия. Вместе с двумя помощниками Флинт терпеливо следил за тем, как они рассаживались вокруг самодельного креста, жгли свечи и плакали, глядя на блестевшую неподалеку гладь воды, будто река только что унесла тело Николь. Они не сомневались, что именно тут была ее могила. В годовщину исчезновения Николь ее мать обязательно совершала паломничество в Раш-Пойнт в неизменном окружении камер, перед которыми она много плакала. В этот день свечей зажигалось больше обычного, крест утопал в цветах и скромных сувенирах, принесенных в знак памяти. Гости оставались здесь до наступления темноты и разъезжались после общей молитвы у креста.

Лазарус жил в Слоуне и никогда не верил в виновность Донти. Одного из его племянников посадили за грабеж, которого тот не совершал, и Лазарус, как и большинство чернокожих жителей города, не доверял полиции. Глядя издалека на собравшихся у креста родственников и друзей Николь, он не раз говорил, что полиция задержала не того человека.

Рано утром во вторник, пока в Раш-Пойнт не было ни души, Лазарус подогнал свой грузовой пикап к «святилищу» и методично принялся за уборку. Он вытащил из земли крест — за долгие годы их меняли, и всякий раз новый был больше предыдущего. Затем Лазарус убрал гранитную плиту, на которую обычно ставили поминальные свечи. Там было четыре фотографии Николь: две ламинированные и две — в рамках под стеклом. Убирая их в кузов, Лазарус подумал, что девушка была очень красивой. Ужасная смерть, но и смерть Донти была ничем не лучше. Он поднял с земли маленькие фарфоровые фигурки чирлидеров, глиняные дощечки с надписями, бронзовые фигурки, не имевшие особого смысла, непонятные картины маслом и охапки увядших цветов.

По мнению Лазаруса, все это было просто мусором. Он подумал, сколько же здесь напрасно прочитано молитв, пролито слез, сколько рухнуло надежд и сколько горя пережито. А все это время тело девушки находилось в пяти часах езды отсюда, среди холмов Миссури. Николь Ярбер никогда даже не приближалась к Раш-Пойнт.

Во вторник в 12.15 Пол Коффи вошел в кабинет судьи Генри. Хотя уже наступило время ленча, никакой еды видно не было. Судья сидел за столом, и Коффи опустился в знакомое глубокое кожаное кресло напротив.

С вечера пятницы Коффи не покидал домика на озере. В понедельник он не стал звонить на работу, и его сотрудники понятия не имели, где он. Он должен был выступать в суде по двум делам, которые рассматривал судья Генри, но договорился о переносе слушаний. Коффи осунулся, побледнел и выглядел уставшим, а под глазами образовались круги. От былого прокурорского лоска не осталось и следа.

— Как дела, Пол? — благожелательно начал судья.

— Не очень.

— Это понятно. Вы с сотрудниками все еще работаете над версией, что Драмм и Бойетт были сообщниками?

— Мы этого не исключаем, — ответил Коффи, переводя взгляд на окно. Почему-то ему было трудно смотреть в глаза судье Генри.

— Думаю, смогу облегчить вам задачу, Пол.