|
С острым птичьим взглядом и лошадиной гривой. Черный шелк платья смешивался с аквамариновой морской рябью и золотыми браслетами на лодыжках и запястьях. Это золото выглядело слишком дешевым для ювелирных изделий, но слишком богатым для кандалов. Падающий сверху свет освещал ему только половину лица. Его первая реплика, согласно сценарию Шэй, гласила: «Волнам известен жребий мой, а также и Цезаря», однако он продолжал хранить выразительное молчание. И его задумчивости имелось некое объяснение: скрип дерева и запах соли, мерцание свечей и тихие вздохи. Шэй потянула за подол Алюэтту.
– Мне пора давать реплику? – но Алюэтта лишь молча покачала головой. – Наши сердца подобны кораблям. Он произнес свою реплику не так, как обычно говорили актеры. Наоборот, его тихий голос услышали разве что в первом ряду зала, поэтому зрители, напрягая слух, подались вперед. – Да, наши сердца подобны кораблям, – вновь повторил он, – и, когда погода жизни ясна, мы уверены, что управляем, как капитаны, нашими сердцами. Мы сами выбираем курс. Мы поднимаем паруса, отправляемся в новые земли. Мы исследуем мир. Раскинув руки, он повернулся так, что почти полностью скрылся в темноте. Выделялись лишь его глаза с мерцающими в них огоньками. Алюэтта почти полностью притушила фонарь, и от Клеопатры остался лишь звук голоса да блеск золота. – Но такова иллюзия. Когда приходят настоящие шторма, они забирают корабли нашего сердца и своевольно швыряют их в пучину страстей. Мы уже не капитаны, мы цепляемся за свою жизнь, держась за мачту, под порывами беснующихся ветров. Надув щеки, он подставил лицо водной струе. Его влажные волосы нервно взметнулись. – Наши сердца подобны кораблям, – уже громче повторил он, перекрывая шум работы мехов Алюэтты, – и нынче буря выдалась на море. Уж разразился шторм, и сердце мое гибнет в море смерти. Шэй тщетно вчитывалась в выданный сценарий; ни слова из его реплик там не обнаружилось. Бесподобный поднялся выше, простер руку к залу и начал дуть. С его ладони тут же заструились стайки бумажных корабликов, легких, как пух чертополоха, а весь театр вскинул руки к их освещенным силуэтам, но через мгновение, когда Алюэтта резко погасила все фонари, опустился занавес. – Ладно, полагаю, первая сцена благополучно закончилась, – констатировала она. Действие спектакля разворачивалось с мифологической вольностью, главную роль в каждой сцене играл Бесподобный. Клеопатра, стремясь к личной власти, приехала в Рим, чтобы просить защиты для своей страны. В одной из сцен он целомудренно выкатился целый и невредимый из ковра и лежал там, приподнявшись на локте в соблазнительной позе, а в другой – льстиво нахваливал Рим, заискивая перед Цезарем. Роль Цезаря играл крупный парень шести футов ростом и шириной с дверной проем, причем тога его постоянно задиралась, а лавровый венец съезжал на уши. Его роль не имела особого значения; он служил чистым фоном. Бесподобный играл с переменным успехом, то исчезая, то появляясь из тьмы, и выдавая реплики наполовину для собственного удовольствия, а наполовину для зрителей. Он изображал то мужчину, то женщину, иногда меняя образы в паузе между фразами. Его тело обманывало и льстило, прельщалось и раздражалось, и Шэй вдруг осознала, что совершенно растерялась и запуталась. Когда его слова изливались, как струи дождя, ее сердечный ритм учащался, сопереживая ему. Когда он падал на колени, Шэй напряженно сжималась. В итоге она пропустила свою первую подсказку. В середине длинной речи Трасселл просто умолк. А Шэй как раз наблюдала за четырьмя господами, сидевшими в креслах на краю сцены, достаточно близко, чтобы, при желании, коснуться актеров. Более того, в разгар одного поединка один из них, вытащив свою рапиру, предложил помощь Трасселлу, чем вызвал усталые, небрежные смешки с лучшего ряда. |
