Первое, что сделали эти леди, — купили скот, чтобы пасти его в парке.

Как бы то ни было, неумно они придумали — использовать эту землю под пастбище, для наживы. Но они и представить себе не могли, с чем имеют дело.

В скором времени коровы одна за другой стали хворать и околевать; так шло и шло, и стадо изрядно поредело. Потом потихоньку народ начал рассказывать всякие чудные истории. То одному, то другому попадался на глаза вечерней порой сквайр Бауз; как прежде, при жизни, он прохаживался среди старых деревьев, опираясь на трость; иногда, поравнявшись со стадом, он как бы ласково похлопывал по хребту какую-нибудь из коров, а назавтра, уж непременно, та самая корова делалась больной и вскорости подыхала.

Ни разу никто не видел сквайра вблизи — ни в парке, ни в лесу и нигде. Но все узнавали его по походке, фигуре и его обычному платью; а коров, которых он касался, запоминали по масти: белой, мышиной или черной; и, как пить дать, эта корова отбрасывала копыта. Соседи стали бояться дороги через парк; никто не хотел ходить в лес или пересекать границы Баруайка, а скот все так же болел и околевал.

Жил там один парень по имени Том Пайк — слуга старого сквайра. Ему было поручено смотреть за имением, и он единственный ночевал в доме.

Слушая эти истории, Том злился, потому что нисколько им не верил, а главное, ему никак не удавалось нанять пастуха: и взрослые и мальчишки — все боялись. И Том написал в Мэтлок, в Дербишире, своему брату Ричарду Пайку — тот был парень сметливый и к тому же ничего не знал о прогулках старого сквайра.

Дик приехал, и дела пошли на лад; люди, правда, говорили, что старый сквайр, как раньше, прогуливается с тросточкой по полянам в лесу, но старик — уж не знаю почему — робел теперь, когда здесь был Дикон Пайк, подходить к коровам; он стоял поодаль, не шевелясь, будто одеревенелый, и глядел на стадо; длилось это с час, а потом старый сквайр потихоньку улетучивался, вроде дымка от догоревшего костра.

Однажды ноябрьской ночью Том Пайк и его брат Дикон (а кроме них, в доме никто не жил) лежали в большой кровати в комнате для прислуги; дом был заперт, и все засовы задвинуты.

Том устроился у стенки, и (рассказывал он мне) спать ему совсем не хотелось, словно бы на дворе был полдень. А его брат Дикон, которому досталось место с краю, спал как убитый.

Лежит Том и думает, а сам смотрит на дверь, и вот дверь медленно открывается и входит не кто-нибудь, а сам старый сквайр Бауз, а лицо у него точь-в-точь такое, какое было в гробу.

У Тома аж дух занялся; глядит, глаз отвести не может, и чувствует, как волосы у него на голове встают дыбом.

Сквайр подошел к краю постели, просунул руки под Дикона, поднял парнишку — а тот все спит беспробудным сном — и таким манером вынес его за дверь.

Вот как оно представилось Тому Пайку; во всяком случае, он готов был поклясться, что все так и было.

Когда это случилось, свет, откуда бы он ни шел, разом потух, и Том не мог разглядеть даже собственных пальцев. Ни живой ни мертвый, он пролежал в постели до рассвета.

Брат его, Дикон, и правда исчез. Вблизи дома Том никаких следов не обнаружил. С трудом уговорил он двоих-троих соседей помочь ему обыскать лес и парк. И тут ничего.

Наконец кто-то из них вспомнил об островке на озере. К столбу у берега была привязана небольшая лодка, и Том с товарищами сели туда, хотя и не очень-то надеялись найти Дика на острове. И все же они его нашли: он сидел под большущим ясенем, напрочь потерявший рассудок, и на все вопросы выкрикивал одно: «Бауз, дьявол! Вот он, смотри, смотри: Бауз, дьявол!» Он сделался умалишенным и будет таким, покуда Господь не изменит все сущее.