— Никогда, — хрипло и глухо отвечал он.

Перерыв кончился, секундант поставил Неда на ноги. Пыхтя и шатаясь, ослепленный собственной кровью, заливавшей лицо, Нед представлял собой беспомощную мишень для ударов дюжего противника. Ясно было: чтобы сбить юношу с ног, достаточно легкого касания. Но такой безобидный исход дела не устраивал Ларкина. Он не собирался завершить бой одним ударом, который, сразу повергнув Неда на землю, раньше времени положил бы конец избиению; Ларкин прибег к особому «захвату», известному любителям кулачного боя под приятным названием «тиски», то есть зажал левой рукой голову своего потрепанного и почти бесчу вственного противника и принялся размеренными жестокими ударами вгонять кулак ему в лицо. Из толпы раздались крики «позор»: все видели, что избиваемый потерял сознание и только мощная левая рука Задиры Ларкина не дает ему упасть. Раунд и бой закончились тем, что Ларкин швырнул противника на землю и взгромоздился коленями ему на грудь.

Задира Ларкин поднялся и запятнанными кровью руками отер пот со своего бледного лица, а Нед остался недвижно лежать на траве. Поднять его на ноги к следующему раунду не удалось. Тогда его отнесли вниз, к пруду, который находился у старых парковых ворот, и там омыли ему голову и все тело. Ко всеобщему удивлению, Нед оказался жив. Его доставили домой, и через несколько месяцев он отчасти пришел в себя. Но с кровати Нед с тех пор не поднимался и меньше чем через год умер от чахотки. Никто не сомневался относительно происхождения его болезни, но, чтобы связать причину и следствие, недоставало доказательств, и негодяй Ларкин ускользнул от правосудия. Однако его ожидало другое, необычное возмездие.

После смерти Длинного Неда Ларкин стал меньше буянить и сделался угрюм и нелюдим. Иные говорили, что происшедшее его «проняло», другие — что его мучает совесть. Но, как бы то ни было, здоровье Ларкина из-за предполагаемых душевных мук не пострадало, равно и его благосостояние не претерпело ущерба от неистовых проклятий, которыми непрерывно осыпала Ларкина мать бедного Морана; напротив, Задира даже пошел в гору: он получил постоянное и хорошо оплачиваемое место по ту сторону парка, при садовнике главного секретаря Министерства финансов. Жил Ларкин по-прежнему в Чейплизоде и по окончании рабочего дня обычно возвращался домой пешком через Пятнадцать Акров.

Дело было поздней осенью, года через три после упомянутого выше трагического случая; однажды ночью Ларкин, против обыкновения, не вернулся в дом, где квартировал, и за вечер ни разу не показался также и в деревне. Поскольку возвращался он всегда в один и тот же час, то на его отсутствие обратили внимание, хотя вначале, разумеется, не встревожились; в обычное время дом закрыли на ночь, оставив припозднившегося жильца на милость стихий и попечение его путеводной звезды. Рано утром, однако, Ларкина обнаружили в совершенно беспомощном состоянии на косогоре, рядом с чейплизодскими воротами. Его разбил удар, и правую половину тела парализовало; лишь через несколько месяцев он смог хоть сколь-нибудь членораздельно объясняться.

И тогда Ларкин рассказал следующее. Его отпустили со службы, по-видимому, позже обычного, и темнота застигла его еще по ту сторону парка. Ночь стояла лунная, но по небу медленно ползли рваные облака. Ларкину не встретилось ни единой живой души; тишину нарушал лишь приглушенный шум ветра, порывами проносившегося сквозь кусты и лощины. Эти монотонные завывания и полное безлюдье вокруг не внушили Ларкину того беспокойства, которое принято объяснять суеверными страхами, и все же на душе у него было тоскливо — «одиноко», как он сам сказал. Когда Ларкин огибал холм, который возвышается над Чейплизодом, луна на несколько мгновений выглянула из-за туч и засияла во всю силу; обводя случайным взглядом тенистое огороженное пространство у подножия, Ларкин заметил человека, который стремительно, как спасающийся бегством, перемахнул через кладбищенскую ограду и ринулся по крутому склону вверх, прямо ему наперерез.