— Тьфу ты, — пробормотал Питер, — никак, я начинаю глохнуть?

Однако этого быть не могло: вздохи ветерка и шум воды протекавшей поблизости Лиффи он слышал вполне отчетливо.

— Ну и ну, — продолжил Питер по-прежнему с оглядкой, — ей-богу, такого еще свет не видывал! Или это французская армия пришла тайком захватить Чейплизод и старается не шуметь, чтобы не всполошить горожан, или это… это… тогда это… что-то другое. Но — гром и молния! — что же это сотворилось с лавкой Фицпатрика на углу?

Грязное каменное здание на противоположной стороне улицы выглядело таким новеньким и чистеньким, каким Питер его раньше никогда не видел; парадная дверь была открыта, и перед нею прохаживался взад-вперед часовой с мушкетом наперевес, в таком же причудливом мундире, что и остальные. На углу здания обнаружились широкие ворота (Питер их не помнил), также открытые, перед ними — такой же часовой; через эти ворота скрылись один за другим все солдаты, и Питер потерял колонну из виду.

— Я не сплю, я и не думаю спать, — произнес он, протирая глаза и легонько топая, дабы убедить себя, что это не сон. — Но все равно, чудеса, да и только; ладно бы одна лавка, а то ведь весь город стал таким, что и не узнаешь. Дом Трешэма — ей-богу! — заново выкрашен, а в окошках-то цветы! И дом Дилани тоже — а утром там были разбиты все до единого стекла и крыша ободрана! Такого быть не может, это мне с пьяных глаз мерещится, не иначе. Но ведь большое дерево — вот оно, на месте, все до последнего листочка такое же, как в прошлый раз, и со звездами на небе тоже все в порядке. Стало быть, мои глаза тут ни при чем.

Оглядываясь вокруг и находя (или воображая) все новые поводы для удивления, Питер зашагал по тротуару, чтобы без дальнейших проволочек добраться домой.

Но приключения этой ночи еще не окончились. Питер был уже невдалеке от угла короткой улочки, что вела к церкви, и только тут на глаза ему попался офицер в знакомой уже униформе, шагавший в нескольких ярдах впереди.

Офицер, со шпагой на боку, шел легкой походкой, слегка покачиваясь, и не поднимал глаз от тротуара, погруженный, казалось, в размышления.

То, что офицер, судя по всему, его не замечал и делиться своими мыслями не собирался, ободрило Питера. В дополнение к этому да благоволит читатель вспомнить, что наш герой до начала приключения успел принять в себя quantum sufficit доброго пунша, а следовательно, сделался недоступен малодушным страхам, каковым поддался бы, вероятно, в более трезвом состоянии ума.

В подогретой спиртным фантазии Питера, пока он следовал за беззаботно прогуливающимся офицером, вновь всплыла идея французского вторжения.

«Я буду не я, если не спрошу его, в чем дело, — сказал себе Питер, внезапно ускорив шаги. — Хочет — может отвечать, не хочет — нет, но обижаться ему не с чего».

Осмелев от этой мысли, Питер кашлянул и начал:

— Капитан! Прошу прощения, капитан, но не соблаговолите ли вы, если будет угодно вашей чести, просветить невежественного человека; с позволения вашей чести, я хотел бы узнать: не француз ли вы?

Задавая этот вопрос, Питер не подумал, что, коль скоро его предположение справедливо, тот, к кому он обращался, не разберет ни слова. Его вопрос тем не менее был понят — офицер ответил по-английски; одновременно он замедлил шаги и чуть посторонился, как бы освобождая место рядом с собой на тротуаре.

— Нет, я ирландец, — ответил офицер.

— Покорно благодарю вашу честь, — произнес Питер, подходя ближе (любезность офицера, оказавшегося к тому же его соотечественником, придала Питеру смелости). — Но, быть может, вы состоите на службе  у короля Франции?

— Я служу тому же суверену, что и вы, — ответил тот с печальной многозначительностью (которой Питер тогда не понял) и, в свою очередь, задал вопрос: — Но что привело вас сюда в это время дня?

— Дня , ваша честь?.