Рука ныла, как последняя сволочь. Боль вытягивала душу. Иногда она отступала, давала передышку, потом опять переходила в наступление. Вдобавок рука на перевязи не держалась — постоянно выпутывалась.

В госпитале гвардейского корпуса, дислоцированного к северу от Праги, было сравнительно тихо. Пациенты не отличались буйным нравом. На другом конце барака кто-то стонал, просил пить. Там сновали люди в белом (отнюдь не ангелы), кого-то вытаскивали на носилках. Соседи, ефрейтор Бульба и рядовой Кондратьев, украдкой резались в карты. Оба поступили неделю назад с осколочными ранениями мягких тканей. Пострадали от одной гранаты — зачищали в составе роты поселок на краю Праги, какой-то «непримиримый» юнец и бросил со второго этажа смертоносный сюрприз. Вместо того чтобы упасть, оба рванули, как ошпаренные. А потом «добрые доктора», украдкой посмеиваясь, извлекали из задних мест небольшие, но острые осколки. Они постоянно ругались, очевидно, водили доброе знакомство еще до госпиталя. «Какого черта ты рванул от этой гранаты? — шипел Кондратьев на Бульбу. — Тьма ты необученная, падать надо было, осколки бы поверху и разлетелись». — «А що ж ти не падав, раз такий розумний? — отбивался от товарища Бульба. — Міг би не бігти за мною». — «Так ты меня с толку сбил, — объяснял Кондратьев. — Ты побежал — и я побежал. А теперь стыдоба будет перед парнями, когда в роту вернемся. Хоть не приходи — опарафинят по полной программе!»

Над ними даже здесь посмеивались: мол, уберегли товарищей своими задницами. Пострадавшие крысились на обидчиков, не забывая и меж собой выяснять отношения. Сейчас опять грызлись — не поделили последнюю сигарету. «Петро, оставишь покурить? — упрашивал Кондратьев. — Ну, будь человеком, мы же с тобой в одном окопе выросли. Отдам завтра — мамой клянусь! Скотина же ты, Петро! Ну, ладно, придет война, попросишь каску…» — «Ага, я сьогодні сволочь», — злорадно скалился Бульба.

Впрочем, после обеда он подобрел. Кормили в госпитале на убой, съел две порции борща и, держась за живот, стал стонать, что теперь понимает значение слова «переборщить». Оба, хватаясь за спинки кроватей, уволоклись на свежий воздух. Отсутствовали долго, а когда вернулись, как-то воровато озирались, обменивались заговорщицкими взглядами. Кондратьев поддерживал под исподним что-то выпуклое. И где, спрашивается, достали? Они лежали на кроватях, перешептывались, и Павел прекрасно все слышал.

— Слышь, Петро, мы же охренеем от этого литра, — бурчал Кондратьев. — Пойло «паленое», дурить будем. Нам третий нужен, понимаешь, дубина хохляцкая? Давай предложим парню, ну, который рядом дрыхнет? Посидим втроем — культурно, за жизнь пощебечем.

— Та ну його! — испуганно шептал Бульба. — Самі подужаємо, чого тут пити? Цей хлопець ніби офіцер, а Ларка навіть казала, що з самого Смершу… Не буде лихо, Серьога, подалі від них треба триматися, як би не вийшло чого…

— Да не бойся ты, чего жадничаешь? Не съест тебя этот офицерик… Эй, приятель! — Кондратьев потянулся, осторожно коснулся плеча. — Ты спишь, или как?

— Ага, сплю, — повернувшись, открыл глаза Павел.