— Курите, что с вас взять! — передернула плечами девушка и вяло улыбнулась: — Если вам так легче — какая польза от этих запретов? Капитан Максимов, командир роты связи… — пробормотала она, провожая глазами уходящий «катафалк». — Тянули провода с солдатами, попали в засаду, были обстреляны из минометов… Несколько человек выжили, вызвали помощь. У капитана вся левая половина была в месиво. Его не сразу нашли, видно, пришел в себя, полз, оказался в болоте, обнаружили чисто случайно… Раны уже загноились. Вероника Аскольдовна ему руку ампутировала, левую ногу ниже колена, сразу сказала, что не жилец. Такое сильное заражение — сепсис перешел в гангрену, мы не могли ничего сделать… Он перед смертью говорил, что планировал еще пожить…

— Для капитана Максимова уже началась вечность… — как-то невпопад буркнул Павел. — Давайте посидим, Танюша? Вы замужем?

— Ну, иногда… — Она поколебалась, глянула на часы, смерила его каким-то стеснительным взглядом.

Они сидели на лавочке в глубине больничного сада, болтали о какой-то чепухе.

— Правду ли люди говорят, что вы служите в Смерше? На вид не похож, такое открытое, доброе лицо… — спросила Таня.

— Что вы, Танюша, это ведь не трехглавый Горыныч, всего лишь контрразведка армейского уровня, поиск и уничтожение диверсантов, беглых главарей Третьего рейха. Вы же не спорите, что и тех, и других надо ловить? Первых уничтожать, вторых — задерживать для дальнейшей передачи суровому, но справедливому суду. А вообще, я — человек сугубо штатский, до войны учился на инженера. Вот закончится война, расформируют армию, думаете, пропаду? Да кем угодно — хоть слесарем пятого разряда, хоть руководителем крупного металлургического предприятия…

Девушка смеялась, смотрела на него с интересом, как-то непроизвольно придвинулась ближе. Потом спохватилась, глянула на часы и, сделав большие глаза, воскликнула:

— Господи, Павел, вы мне все уши заболтали! Это вам хорошо, а мне работать…

— Давайте встретимся позднее, после ужина, — «схватил быка за рога» Павел. — Посидим на этой лавочке, посмотрим на звезды, я расскажу вам про картины Дюрера и Ганса Гольбейна, которые видел собственными глазами. А если будет холодно, мы можем посидеть вон там… — Он покосился на открытую дверь подсобки, где хранился хозяйственный инвентарь. «Займемся какими-нибудь милыми глупостями», — уже срывалось с языка, но не сорвалось.

— Какой вы быстрый… — Татьяна облизнула пересохшие губы, очень привлекательно сдула со лба непослушный завиток. Потом засмеялась: — Хорошо, Павел, приходите в девять вечера, я постараюсь освободиться и подумаю, стоит ли сюда приходить…

Она убежала, одарив его улыбкой. А он сидел в оцепенении, потом еще покурил.

После ужина, когда стемнело, вернулся на то же место, ждал, таращась на звезды. Госпиталь шумел, за углом надрывался двигатель. Кого-то привезли, и возникало горькое опасение, что Танюша сегодня не вырвется. Но она прибежала с опозданием на двадцать минут, села рядом.

— Простите, Павел, не могла раньше, там раненых привезли… Это местные, двое мужчин, католические священники, говорят, что участвовали в Сопротивлении… Наш дозор услышал взрывы, а когда прибыл на место, нашли машину, она лежала вверх ногами… тьфу, колесами… — Танюша нервно засмеялась. — Оба переломаны, головы разбиты, жалуются, что везли церковную кассу — там было много драгоценностей, — а кто-то напал, отобрал…

— Неисповедимы пути Господни, — развел руками Павел.