Порыдав, Алла встала и, как была – с потекшей тушью и размазанной помадой, – вернулась к празднующим. Кто-то из мужчин заметил, что неплохо бы ей умыться, но Богданова посмотрела на него замороженными глазами, и больше никто ей замечаний не делал. Пытались веселиться по-прежнему, однако над столом повисло ощущение, будто среди них сидит покойник, и постепенно праздник стал затухать. Сам именинник, желая поддержать «температуру», произнес заплетающимся языком торжественную речь, но во время его выступления, после фразы о верных друзьях и красивых подругах, Алла встала, обвела взглядом сидящих за столом и негромко сказала, перебив говорившего на полуслове: «Значит, решила чужое прибрать…» И вышла, забыв на спинке стула накидку.

А на следующий вечер подстерегла Ксению возле дома и молча, без слов и криков, набросилась на нее. Ксения так растерялась, что не догадалась даже закричать и лишь пыталась закрыть руками лицо, в которое яростно метила кулаками Алла. После очередного удара Пестова поскользнулась и, падая, случайно попала острым каблуком Богдановой по коленке. Взвыв, та свалилась рядом, и пока она пыталась подняться, Ксения вскочила и отошла на несколько шагов.

Сказать она ничего не могла, тяжело хватала ртом воздух. Богданова лежала на снегу и поскуливала, прижимая к груди согнутую коленку – как выяснилось позже, Ксеня повредила ей мениск. Когда же Алла наконец поднялась, в глазах ее снова появились знакомые Ксении бешенство и ярость.

– За Никитой вернулась, – выдавила она. В драке с головы Аллы свалилась шапка, и черные волосы по-ведьмински разметались вокруг плоского белого лица. – Не дождешься ты Никиту! Не получилось у тебя ничего с твоим мужиком, и ты решила на чужого позариться?! А-а-а?!

– Мне твой Борзых и в школе был не нужен, а сейчас и подавно, – сухо сказала Ксения, соображая, что же делать дальше. По лицу Богдановой она видела, что та не верит ей, и понимала, что теперь можно ожидать чего угодно. – Увижу тебя еще раз около моего дома… – она подумала и быстро изменила угрозу, – встречусь с Никитой и все ему расскажу.

Богданова бесстрастно смотрела на нее, и Ксеня, поколебавшись, вошла во двор и плотно прикрыла за собой калитку.

Родители, узнав о произошедшем, отругали дочь за то, что она не вызвала милицию.

– Я твою Богданову помню! – приговаривала перепугавшаяся мама, обрабатывая у дочери на лице царапины. – Говори что хочешь, но она всегда была бесноватая, вся в мать. На родительских собраниях та всегда сидела молча, только глазами зыркала, как в прорези, вправо-влево. На нас смотрела презрительно и никогда ни с кем, кроме учительницы, не общалась.

– Почему в милицию не позвонила? – повторял отец. – Давай сейчас позвоним, пока не поздно. А если она в другой раз надумает тебе кислотой в лицо плеснуть?

– Я ей пригрозила, – морщась от боли, проговорила Ксения. – Она больше ко мне не сунется. Не надо в милицию заявлять – себя же на посмешище выставим…

Однако писать заявление в милицию пришлось всего три дня спустя. Ксения, попросив у отца его машину, поехала в центральный магазин, чтобы закупить продукты и еду для животных. Когда она, вернувшись, остановила «девятку» возле дома, откуда ни возьмись на капот, как обезьяна, вскочил парень в толстом дутом пуховике и шерстяной шапке с прорезями, спущенной на лицо. В руках у него была бейсбольная бита. От неожиданности Ксеня закричала, и парень тут же обрушил биту на лобовое стекло машины.