Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, одиннадцать утра

Мок поднялся по лестнице отдельно стоящего солидного здания у Южного парка и энергично постучал в дверь единственной квартиры на втором этаже. Открыл сам хозяин, доктор Корнелиус Рютгард. Мок окинул взглядом домашние туфли из коричневой кожи с тиснением, бордовый шлафрок с бархатными отворотами. Меж лацканов виднелся черный узел галстука.

— Входи, входи, Эббо. — Рютгард широко распахнул дверь. — Твоему отцу намного лучше.

— Он у тебя? — спросил Мок, вешая шляпу на крючок.

— Он у меня в госпитале, — уточнил Рютгард, принимая у гостя трость.

— Сестра сказала мне, он у тебя.

Мок направился по хорошо знакомому коридору к кабинету доктора. Корнелиус последовал за ним.

— Совершенно верно. — Рютгард расположился за кофейным столиком и жестом пригласил Мока сесть напротив. — Он у меня в госпитале.

— Может, она так и выразилась. — Мок обрезал кончик у сигары «Хациф», которой его угостил Рютгард. — Вроде бы именно так… Я был настолько изнурен и измучен, что уже ничего не соображал.

— Я читал сегодняшнюю «Бреслауэр ноесте нахрихтен» и все знаю. Радуйся. Все кончено. Никто уже не споет тебе сентиментальную балладу о бреславльском вампире. Я заварю кофе. У прислуги сегодня выходной. Кристель тоже нет, поехала на экскурсию под эгидой гимнастического общества «Фриш ауф». — Корнелиус устремил на Мока внимательный взгляд. — Скажи мне, Эббо, как погибла девушка-калека?

— Ее убил я. Нечаянно. — Каштан за окном щедро посыпал землю желтыми листьями. Шумел ветер, листья кружились в воздухе. «На море сейчас, наверное, воет шторм», — подумал Мок. — Она на меня набросилась, я ударил ее, она откусила себе язык и захлебнулась собственной кровью. Такое возможно, Корни?

— Разумеется. — Забыв про кофе, Рютгард достал из буфета графин благородного брантвейна и две рюмки. — Это тебя поддержит лучше, чем кофе и пирожное. — Рютгард ловко налил. — Разумеется, возможно. Собственная кровь попала ей в дыхательные пути. Если человеку открыть рот и влить стакан воды, он может захлебнуться и умереть. А если откушен язык, крови наверняка будет больше, чем стакан.

— Я убил ее. — Мок почувствовал резь в глазах. Под веками хрустел песок недосыпа. — И я убил еще одну женщину. То есть ее убили из-за меня. Женщину, которую полюбил, шлюху и фордансерку… Я провел с ней три недели в Рюгенвальдермюнде.

— Ее фамилия Кизевальтер? — спросил Рютгард, указывая на газету.

Мока поразило, каким напряженным сделалось у доктора лицо, словно окаменевшая маска боли предстала сейчас перед ним. Своими железными пальцами Рютгард схватил Эберхарда за бицепс. По-прежнему силен, недаром тогда в Кенигсберге сам дотащил Мока до госпиталя.

— Что случилось, Корни? — Мок поставил на стол полную рюмку.

— Брат, — выдавил Рютгард, — как мне тебя жаль… Ведь это, — Корнелиус хлопнул ладонью по фотографии в газете, — девушка твоей мечты, материализация твоих снов, это твоя несуществующая сестра милосердия из Кенигсберга…

Мок вытер мокрый лоб.