| Она или есть, или ее нет! Хотя… Я допускаю, что у более уравновешенных, рассудочных, сдержанных людей все по-другому… Быть может… Но я по-другому любить не могла… — Она застонала. — Господи! Как я страдала! Особенно от того, что представилась ему мужчиной, ведь будь я женщиной, у меня был бы шанс, тем более, что он был крайне не разборчив в связях… Так в любовных терзаниях прошло шесть дней. На следующий я должна была покинуть санаторий. Вася предложил отметить это дело, я с радостью согласилась. Мы пили с ним весь вечер. Слава богу, что вино, а не водку, иначе я свалилась бы под стол. К двенадцати часам мы уже были в том блаженном состоянии, когда море по колено, и Вася предложил мне проникнуть в проклятый номер (тот самый 666, о котором до сих пор рассказывают небылицы) и поохотится на призраков. Сам Вася жил в 665, и клялся мне, что самолично слышал стоны и плач, раздающиеся в соседнем номере, а мы оба знали, что на тот момент люкс пустовал…Ему, как видно, хотелось острых ощущений, а мне хотелось быть с ним, по этому я согласилась, хоть и считала это глупым… Прихватив с собой бутылку вина, мы двинули. Но не на лифте, и не по центральной лестнице, нет, для особого куража мы решили подняться по пожарной. Вы, наверное, в курсе, о какой я лестнице говорю, тогда она считалась пожарной и была открыта круглосуточно… Мы достигли тринадцатого этажа как раз в 00 часов. Полночь. Самое бесовское время! Открыли дверь — Вася умудрился стянуть у горничной универсальный ключ — вошли. Не включая света, сели на диван, тесно прижавшись друг к другу, и стали ждать… То ли в тот день у призраков был выходной, то ли я совсем осоловела из-за близости его сильного тела, но я ничего не слышала, ни стонов, ни всхлипов, только оглушительный стук своего сердца… Мы просидели так, безмолвно, не шевелясь, минут тридцать (видит бог, это были самые счастливые полчаса в моей жизни!), потом плюнули на призраков и, усевшись на пол, распили оставшееся вино. Вот эти полбутылки и сыграли со мной роковую роль… Я очень резко опьянела, я и до этого была под мухой, но как-то держалась, а тут… Меня развезло, я не могла себя контролировать… — Речь ее стала отрывистой, путанной, по голосу было ясно, что она страшно волнуется. Тут же послушался звон стекла, видимо, ей дали воды, а она разбила стакан. Наконец, все стихло, даже не было слышно извечного шуршания пленки. И в этой тишине раздался ее тихий, но внятный голос. — Я призналась ему в любви! Взяла и призналась… Господи, видели бы вы его лицо! Его аж перекосило от отвращения… И тут я поняла, какую глупость совершила, ведь я знала, как он ненавидит голубых… Вася вообще ненавидел всех, как он выражался, извращенцев. И геев, и лесбиянок, и трансвеститов, и зоофилов, всех! Еще он терпеть не мог негров, китайцев, евреев, цыган, нищих, больных, убогих! Бездомных собак он бы расстреливал, как и бомжей, и калек-попрошаек, и цыган! Цыган он почему-то особенно ненавидел, хотя на мой взгляд, в нем самом текла цыганская кровь… Впрочем, все это не важно, важно то, что я призналась ему в любви… Да, призналась… Но я, кажется, уже об этом говорила… Он ударил меня по лицу! Грязный педик, — процедил он, — я давно заметил, как ты на меня смотришь… Я люблю тебя, повторила я и, скинув с себя футболку, показала ему свою грудь… Это не помогло, даже усугубило положение… Увидев мое женское тело, он аж передернулся и начал методично, спокойно, зло меня обзывать. Как он только не поносил меня… И двустволка! И извращенка! И блядь! А я твердила только одно — я люблю тебя! Вот тут он и озверел… Не знаю, вино ли на него так подействовала, или моя обнаженная грудь, но он ринулся ко мне и с каким-то животным урчанием вцепился зубами в мой сосок. Потом повалил на пол. Ах любишь? — шипел он, расстегивая ширинку. |
