Но практического опыта мне как раз не хватает.

Да, конечно, Таллула, одна из моих первых подружек, считала себя духом города. А Саския родилась на веб-сайте, может быть на том самом, куда теперь вернулась. Но ведь это все только слова. Всякий может назваться кем угодно и чем угодно. Я никогда не замечал за Таллулой ничего необъяснимого. Разве что, когда мы были вместе, у меня возникало ощущение, что я летаю по воздуху, но, знаете, такое ведь случается от любви. И Саския, до того как исчезла на моих глазах, тоже никогда не делала ничего такого, чему нельзя было найти рационального объяснения.

Так что я вовсе не на такой короткой ноге со сверхъестественным, как иногда считают мои читатели. Когда Венди с помощью своего красного камешка впервые открыла дверь в Другой Мир, которая, вообще-то, выглядела как дверь на профессорскую кухню, я был так потрясен, что в буквальном смысле оцепенел. Как будто мне голову набили ватой.

Венди протянула мне руку и сказала что-то, чего я не расслышал. Но я понял: она звала меня пойти с ней, шагнуть за порог — туда, где открывался потрясающий вид на горы и каньоны. Я не сразу смог ответить ей. «Крупный писатель», как Джорди любит меня называть, только и мог стоять и мотать головой.

Никто не понял, почему я отказался пересечь границу. Разве что Джилли. На самом деле все обстоит именно так, как я вчера объяснял Джорди, — в этих явлениях меня интересуют их взаимодействие с Условным, то есть с нашим, Миром и реакция обычных людей на вторжение сверхъестественного в их жизнь. Мне не нравится идея обыкновенного мира — мира без удивления, без тайны. Но я точно знаю, что не стал бы счастливее в мире, который весь — сплошная тайна и бесконечное удивление.

До настоящего момента во мне легко уживались скептицизм и доверчивость. Этим, возможно, и объясняется успех моих книг. Читатели чувствуют это равновесие. Скептики считают, что я согласен с ними, но почему бы и не поразмышлять на досуге обо всех этих чудесах? А те, кто в чудеса верит, тоже допускают, что я с ними, разве что опыта у меня побольше.

Теперь-то уж точно побольше.

Я снова слышу вой ищеек. Все ближе и ближе.

И опять я с удовольствием отказался бы от путешествия по неизведанным землям Других Миров. Но сейчас надо думать прежде всего о Саскии.

— Перестаньте играть, — говорит Боджо.

Но Роберт качает головой и продолжает перебирать струны на гитаре. Эта его музыка даже ангелов небесных заставила бы настроить свои арфы на блюзовый лад, лишь бы попытаться поймать хоть отголосок того, что он играет. Это земная и небесная музыка. Это голоса церковного хора, обнимающие собой двенадцатитактовый блюз. Они обещают — и не обманывают. Они проникают в самые потайные места твоей души и говорят: я тебя знаю, мне знакома твоя боль, но и твоя радость тоже.

Я уверен, что он может вызвать этой музыкой все, что угодно, — не только открыть дверь в какой-то запертый вебсайт.

Беда только в том, что мы обнаруживаем, что слушаем эту музыку не одни.

Вой ищеек. Еще ближе.

— Говорю же, — повторил Боджо, — выждите немного.

Роберт даже не удостаивает его взглядом.

— Черт возьми, да нет же! — говорит он. — Мы уже почти на месте. Я уже чую дух Вордвуда.

— Если вы не перестанете играть, то ищейки тоже вас почуют и откусят от вас кусок.

Я смотрю на Рауля. Он нервничает даже больше, чем я, хотя такое трудно себе представить. На ступеньках лестницы Дик закрывает лицо руками. Джорди и Холли широко раскрытыми глазами смотрят на колеблющуюся позади нас стену. Сниппет пытается одновременно и держаться в тени, и проявить характер, но ни то ни другое ей не удается.

— У нас еще есть время, — объявляет Роберт.