– Спасибо, командир, что присмотрел за моей лошадкой, – не дав застуканному за «актом излишнего любопытства» «командиру» смутиться, поблагодарила Пепита и сунула стражу в руку тысячную бумажку. – Ты проследи, пожалуйста, чтобы наше местечко никто не занял, – мы через полчасика вернемся.

С помощью гаишника почти отрубившегося Робика запихали на заднее сиденье. Уля села впереди. Машину Пепита вела уверенно, в улицах и переулках ориентировалась не хуже таксиста-профи, и уже через пятнадцать минут «Ламборджини» притормозила у въезда на территорию роскошной новой многоэтажки неподалеку от Кремля. Выскочивший из будки охранник суетливо поднял шлагбаум и отдал Пепите честь.

– Халдей, – незлобиво прокомментировала певица. – И не по должности, она-то не подразумевает всех этих расшаркиваний и проявлений подобострастия, а по природе… Что, ребятки, особенно противно.

Робика по дороге развезло еще пуще, и из машины его пришлось выволакивать.

– Блин, давно я пьяных мужиков на себе не таскала, – ругнулась Пепита, закидывая левую руку фотокора себе на шею, а своей правой крепко беря Булкина за талию. – Ну, поехали…

Уля семенила рядом, волоча тяжеленный булкинский кофр, и виновато ворчала:

– Ну что за мужики пошли, пить и то не умеют! Ведь самому же завтра стыдно будет, когда скажу, что ты его на себе тащила.

– А ты… не… говори, – прерывающимся голосом – все-таки не букетик несла, а восьмидесятикилограммового Булкина! – предложила Пепита. – Зачем парню… лишние… переживания? Скажешь… сам дошел… да еще и… сумки наши… нес.

Домработница Пепиты Рая, женщина лет пятидесяти, появление хозяйки с мужиком наперевес восприняла как должное. Только и спросила:

– Куда его?

– Давай пока в малую гостиную, – скомандовала хозяйка, и Рая поспешила открыть дверь в одну из дальних комнат.

– Ух, умаялась, – вздохнула Пепита, свалив бесчувственного Робика на диван. – Раюх, ты его пока не тревожь, пусть поспит, потом ванну ему приготовь, накорми, только спиртного больше не давай, лучше валерьянки или пустырничка. Постели тут же, на диване. Будет спрашивать, как сюда попал, скажи, с Пепитой пришел. Смотри не проговорись, что я его принесла, скажи, сам, своими ногами. Плохо парню, понимаешь? Ну мы с Улькой поехали – у нас еще рабочий вечер впереди.

Всю обратную дорогу Уля размышляла (что ей было в общем-то несвойственно) над тем, что движет человеческими поступками. «Вот зачем было Пепите тащить домой пьяного Робика? Он ей кто? Хочет, чтоб он до конца жизни писался от благодарности и снимал только в выгодных ракурсах? Ни фига! Не то чтоб ей совсем плевать, как она выглядит на снимках… Никакой женщине это не безразлично, уж тем более певице… Но прогибаться перед кем-то, даже перед крутым спонсором, не то что перед фотографом, не в характере Пепиты. Зачем же тогда?»

Пепита и сама, наверное, не смогла бы ответить на этот вопрос. Как не смогла бы объяснить и свою привязанность к этой наглой и смешной в своем стремлении быть дамой «выс­шего света» девчонке-задаваке, к которой она испытывала чувство сродни материнскому. Может, она, не признаваясь в том даже самой себе, видела в Уле свою неродившуюся дочку. В восемнадцать лет Пепита сделала аборт, после которого так и не смогла забеременеть… А может, Уля напоминала ей саму Пепиту двадцатилетней давности, когда юная певица только-только приехала завоевывать столицу.