— Вы имеете в виду мои дневниковые записи о целях бренных и нетленных?

— Именно. А ради совершенствования в латыни предлагаю тебе отныне вести свой дневник на этом языке.

Бенто согласно кивнул.

— И еще одно, — продолжал ван ден Энден, — Клара Мария и я готовы начать занятия ивритом под твоим руководством. Удобно ли тебе приступить к делу на следующей неделе?

— С радостью, — ответил Бенто. — Это доставит мне большое удовольствие, а также позволит отчасти уплатить мой великий долг перед вами.

— Тогда, может быть, пора подумать о педагогических методах. Есть ли у тебя опыт учительства?

— Три года назад рабби Мортейра просил меня помочь ему в обучении ивриту младших учеников. Я набросал тогда немало заметок о сложностях, существующих в иврите, и надеюсь когда-нибудь написать его грамматику.

— Превосходно! Будь уверен, у тебя будут рьяные и внимательные ученики.

— Интересное совпадение, — задумчиво добавил Бенто, — как раз сегодня ко мне обратились с еще одной просьбой о педагогических услугах — и довольно странной. Двое мужчин, один из которых едва не обезумел от свалившегося на них горя, несколько часов назад пришли ко мне и пытались уговорить стать для них своего рода советником…

И Бенто перешел к рассказу о подробностях встречи с Якобом и Франку.

Ван ден Энден слушал внимательно и, когда Бенто закончил, сказал:

— Сегодня я хочу добавить в твой латинский словарь еще одно слово. Пожалуйста, запиши его: caute. Можешь догадаться о его значении по испанскому cautela.

— Да, это значит «осторожность». И по-португальски — тоже. Но почему я должен осторожничать?

— Будь добр, говори по-латыни.

— Quod cur caute?

— У меня есть один соглядатай, который доносит мне, что твои еврейские друзья недовольны тем, что ты учишься у меня. Очень недовольны. И еще они недовольны тем, что ты все больше сторонишься своей общины. Caute, мальчик мой! Позаботься о том, чтобы не доставлять им дальнейших огорчений. Не доверяй никаким незнакомцам свои сокровенные мысли и сомнения. А на следующей неделе поглядим, не найдется ли для тебя полезного совета у Эпикура.

ГЛАВА 4. РЕВЕЛЬ, ЭСТОНИЯ, 10 мая 1910 г

Когда Альфред вышел за дверь, два старых друга встали из-за стола, чтобы размяться, пока секретарь директора Эпштейна ставил на стол блюдо с яблочным штруделем с грецкими орехами. Потом снова уселись и молча отщипывали по кусочку пирога в ожидании чая.

— Ну, что, Герман, это и есть — лик будущего? — задумчиво проговорил директор Эпштейн.

— Не то это будущее, какое я хочу видеть! Хорошо, что чай горячий, — когда я оказываюсь с ним рядом, у меня мороз по коже.

— Насколько нам следует беспокоиться из-за этого юнца, из-за его влияния на однокурсников?

Мелькнула тень: кто-то из студентов прошел по коридору, и герр Шефер встал, чтобы притворить дверь, которую Альфред оставил открытой.

— Я был его наставником с самого начала учебы, и он посещал ряд моих курсов. Но вот ведь странность какая: я его совсем не знаю. Как вы сами видите, есть в нем нечто… механическое и отстраненное. Других юношей я часто вижу занятыми оживленными беседами, но Альфред никогда в них не участвует. Хорошо скрывает свои чувства.

— Ну, едва ли он скрывал их последние несколько минут, Герман.