— Мать подтвердила:- Авраам — хорошее имя. Это правда. Выберем для него одним из имен Авраам.

Тогда я сказал:- И мне Авраам тоже нравится.

Отец потер лоб, мать самодовольно улыбнулась.

Тетка сказала:- Какой милый, славный ребенок!

Отец продолжал:

— Исаак — хорошее имя, и Яков — тоже очень хорошее имя.

Мать, вполне соглашаясь с этим, подтвердила:

— Лучших имен и не выбрать. Присоединим к его имени еще имена Исаака и Якова.

Тогда я сказал:- Действительно, Исаак и Яков достаточно хорошия имена для вашего покорнейшаго слуги. Передайте мне, пожалуйста, мою погремушку: не могу же я целый день заниматься жеванием каучуковых колец! И никто не записал тогда эти мои изречения, дабы их впоследствии обнародовать. Я видел это, а потому сам запомнил их, ибо иначе они были бы раз навсегда потеряны для света. Но, в противуположность другим детям, ловящим на себе горделивый взгляд поощрения, каждый раз, как им удается выказать так рано блестящия умственныя способности, отец мой посмотрел на меня мрачным, суровым взором, мать казалась полу-опечаленной, полу-испуганной и даже тетка изобразила на лице такую гримасу, как будто хотела сказать ею, что, пожалуй, я действительно хватил через край. Злобно раскусив пополам одноиз каучуковых колец и яростно ударив погремушкой по голове котенка, я, однако, не проронил ни слова. Вскоре после этого отец сказал:

— Самуил — превосходное имя.

Тогда я понял, что дело не обойдется без бури, которую уже ничто не могло отвратить. Я отшвырнул мою погремушку, выбросил из люльки серебряные часы моего дяди, деревянную собачку, оловянных солдатиков и разныя другия вещи, которыя служили мне обыкновенно для разсматривания и изследования, а также для производства приятнаго шума, и которыя я имел обыкновение ломать и разбивать, когда нуждался в каком-нибудь здоровом телодвижении.

Вслед затем я накинул на себя пальто, одел мою шапченку, взял в одну руку мои сапожки, а в другую кусок лакрицы и вылез из люльки на пол. При этом я внутренно подбодрял самого себя: если дело дойдет до крупных недоразумений, то я все-таки, достаточно вооружен.

И вот, звонким, уверенным голосом я произнес:

— Отец! Имя Самуила я не могу принять ни под каким условием.

— Сын мой!

— Отец мой, я говорю совершенно серьезно. Я не могу.

— Почему?

— Отец, я питаю непобедимое отвращение к этому имени.

— Мой сын, ты говоришь глупости! Многие великие и мужественные люди носили имя Самуила.

— Я хотел бы слышать, сударь, хоть один такой пример.

— Что!? А разве Пророк Самуил не был велик и мужествен!

— Не совсем.

— Сын мой! Сам Господь призвал его на небо собственным голосом.

— О, да, сударь, — но Господь должен был дважды призывать его, прежде чем он пожелал туда отправиться.

С этими словами я выбежал из комнаты, а за мною выбежал разсвирепевший отец мой. К полудню следующаго дня он успел изловить меня; борьба оказалась не равной, и я получил имя Самуила, с присовокуплением достаточнаго количества розог и других полезных поучений. За этими занятиями гнев моего отца прошел и между нами установился мир, который мог бы перейти опять в серьезный разрыв, если бы я не предпочел быть впредь менее остроумным. Но вы можете судить по этому происшествию, что сделал бы со мною мой отец, если бы я в его присутствии позволил себе высказать одну из тех неуклюжих, плоских острот нынешних двухгодовалых детей, а которых теперь печатают в газетах. Я, с своей стороны, уверен, что в таком случае в хронику нашей фамилии был бы занесен факт детоубийства.