И Быков умолк. Ему тоже больше нечего было сказать.

— Я не вернусь, Алексей, — проговорил Григорий Иоганнович. И не уговаривай, и не заставляй. — Запнулся. — В кон… — у него перехватило горло. — В конце концов… тут… Тут у нас независимость.

Он выдавил это, сам стыдясь, — словно вынужденную скабрезность.

Быков медленно отвернулся. Растопырив локти, упер руки в колени и сгорбился.

— Ах, вот оно что, — глухо пробормотал он.

Потом глянул на друга исподлобья и чуть улыбнулся.

— Ну кому ты там такой нужен?

— На Родине человек всегда нужен, — сказал Григорий Иоганнович. — Любой.

— Не много у тебя найдется в здешней Латвии единочаятелей.

— А я верю…

— Верю! Снова квазирелигия! Значит, вопрос "зачем?" — это вопрос не цели, а веры, так получается, Григорий Иоганнович?

Тот молчал. Откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза совсем. И лишь тогда сказал, опять словно стесняясь своих слов:

— Ты же вот… сам… проговорился сейчас… связываешь человечный вариант именно с твоей страной.

— Нашей, — непроизвольно поправил Быков.

— Твоей. И не спрашиваешь, религия это, или знание, или просто очень хочется так…

Быков невесело усмехнулся.

— Кому ж еще строить светлое будущее. Все кругом уже построили либо сытое настоящее, либо шариатский или еще какой-нибудь достойный орднунг… Места расхватаны согласно купленным билетам… Кроме как нам — некому.

Усмешка тяжело сползла с его лица.

— Я бы и рад с тобой вместе, да ты же вот сам уходить собрался…

Григорий Иоганнович не ответил. Сидел, откинувшись в кресле и закрыв глаза, — и было понятно, что решил он намертво.

Тогда Быков вновь поднялся.

— Я пойду, — сказал он убеждающе, — а ты меня дождись. Успокоимся оба… и обсудим еще разок. Ты меня… обескуражил. Даже не знаю, как я теперь… у него… ладно. Как-нибудь. Только ты меня дождись. Я очень обижусь, Гриша, если приду, а тебя — нет.

Григорий Иоганнович не ответил. Быков потоптался грузно и неловко, а потом повернулся и, с шуршанием задевая рукавами за спинки кресел, косолапя, пошел к выходу. Уныло и нескончаемо урчал на крыше мелкий, серый дождь. Дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.

Под козырьком у парадной подпирали стену, не решаясь ни выйти мокнуть, ни вернуться домой под взрослый надзор, два малька лет семи; один прикинут был пофирменней, другой поплоше. Быков замедлил шаги, прислушиваясь к их беседе — он любил слушать мальков, у них так причудливо и емко мешались фантазии и факты, что всегда теплело на душе. Но тут он сразу пожалел, что прислушался. "У нас "ауди"", — небрежно информировал фирменный, а другой отвечал уныло, сам сознавая свою неполноценность: "А у нас "жигуль"". — ""Жигуль" — говно, — констатировал фирменный со знанием дела и не без удовольствия, явно вынося не первый и не последний свой приговор.