Тротуар у подъезда перегораживал уже знакомый «Ленд-Крузер» с тонированными стеклами.

Ну, вот, пожалуйста! Баба Вера как в воду глядела: братки вернулись за деньгами. Либо почетный вор в законе ожил, либо предварительный диагноз оказался ошибочным, и причина смерти незабвенного Куприяна выглядела более прозаично: пуля в черепе или нож в сердце.

Стекло опустилось, и знакомый голос позвал из поднебесья:

— Слышь, садись, подвезу.

Я прикинула в уме две возможности: меня пристрелят на глазах у бабы Веры, и вызовут у нее тем самым сердечный приступ, или сделают это в другом месте, и выбрала второй вариант. На всякий случай, я помахала рукой в направлении наших окон на четвертом этаже, зная, что бдительная тетушка уже записывает номер машины, и храбро вскарабкалась на переднее сидение шикарной «тачки».

«Шкаф» был один.

— Тебе куда? — галантно сплюнул он в открытое окно.

— На Октябрьское поле, в ветлечебницу, — ответила я и не узнала своего голоса, такой он был писклявый.

Браток кивнул головой и включил зажигание.

— Как звать-то?

— Маша.

— Да не тебя, а кота.

— Лаврентий Палыч, — солидно представила я полосатого страдальца, усатая морда которого выглядывала из сумки.

Водитель уважительно кивнул головой и включил музыку на полную громкость. Мы двинулись в путь под бравурные раскаты «Полета валькирий» Вагнера в исполнении симфонического оркестра. Браток вел машину мастерски: выезжал на встречную полосу, подрезал другие иномарки и распугивал «Жигули». Я вцепилась в сумку с котом и боялась выдохнуть. Лаврентий не подавал признаков жизни. Видимо, тоже струхнул и, смирившись со своей участью, прикинулся дохлым для профилактики.

Как это ни странно, до ветлечебницы мы добрались живьем. Я вывалилась из «Ленд-Крузера» и безвольно потащилась вслед за водителем-самоубийцей.

К врачу была очередь, причем безнадежная. В тесном предбаннике толпились школьницы с хомяками и кроликами, пенсионеры с собаками, домохозяйки с котами и один мужчина с толстым питоном. Вокруг мужчины наблюдалось некоторое свободное пространство. Владельцы разнокалиберной живности косились на него с опаской и крепче прижимали к себе хворых питомцев.

«Шкаф» уверенно раздвинул толпу плечами и поплыл к кабинету.

— Куда Вы, мужчина! Здесь очередь! — запротестовал один из пенсионеров.

— Завянь! — вежливо извинился мой спутник.

Пенсионер завял.

В кабинете сидел доктор в несвежем халате и с глазами уставшего от жизни сенбернара. Закаленная российским бытом домохозяйка жаловалась ему на здоровье злобного мопса.

— Кыш, — нежно дыхнул на свой перстень браток и дернул щекой.

Домохозяйка схватила мопса в охапку и молча ретировалась.

Дальше последовала душераздирающая сцена обследования больного уха Палыча. Мы со «Шкафом» держали обезумевшего кота, который издавал тигриный рык, змеиное шипение и волчий вой. Откуда в обыкновенном домашнем коте могла взяться такая дьявольская сила, сказать не могу. Но мой добровольный помощник налился румянцем и вспотел от напряжения. Доктор прочистил Лаврентию ухо, вколол в холку антибиотик и выписал солидную пачку рецептов. Я расплатилась и, стараясь не встречаться глазами с посетителями ветлечебницы, выбежала на свежий воздух. Распаренный браток выпал следом, вынул из кармана сигареты и судорожно затянулся.

— Спасибо, Виктор Иванович, — вспомнила я, как зовут моего спутника.

— Да, Витюхой меня зови, чего там, — стряхнул он пепел мизинцем. — Вот садюга этот ветеринар! Что он с ним творил, а? Я понимаю, утюг на живот пристроить, если острая необходимость, или зубы выбить, если опять молчит, ну, в сортир мокнуть, если совсем партизан, но, чтобы уши выворачивать!.