Дедушка хватался за сердце, сдавленно кричал: «Яхве! Яхве! Яхве!» Он морщился, невольно повышал голос и сам же прикладывал палец к губам.

Папа голоса не повысил, но дед верил каждому слову внука, и ему было все ясно. А вот папа не очень верил, что Петя сказал ему все. Папа совершенно ничего не понимал: кто и зачем напал на Петю. Петя — тоже.

— Потому что, сынок, это ведь вовсе никакие не уголовники. И говорят по-немецки…

— Когда я сел, один из них еще сказал по-немецки, что я «готов».

— А потом посветил фонариком и понял, что надо добивать, — неприятно усмехнулся папа. — Кстати, а как твоя печень?

— Еще болит…

Бок вздулся, внутри сильно болело. Папа засуетился, где-то у него лежала на такие случаи припасенная левомициновая мазь. А дедушка, как всегда, стал с папой яростно ссориться:

— Левомицин?! Что такое левомицин?! Мазать надо гусиным жиром!

— Папа, не выдумывай, ничего нет хорошего в твоих гусях.

— В моих?! Мальчишка, ты сказал отцу «в моих»?!

— Ну не в моих же…

— Гусь — это еда! Гусь — это шкварки! Гусь — это перина! Гусь — это спасение!

— Гусь — это клопы…

— Какую ерунду ты несешь!

— Разве нет? Подушка набита гусиным пухом, а из нее лезут клопы… светлый образ местечка…

— Гусь — это способ лечиться!

— Все равно нет тут никакого гусиного жира. Сынок, наклонись немного, смажу бок.

— Нет гусиного жира?! Конечно нет! А не надо было ехать в Ленинград! Я говорил, что ничего хорошего не получится из Ленинграда!

— Ага, надо было подыхать с голоду в твоей Касриловке.

— Не смей называть так Шепетовку! В ней не зашибали людей в подворотнях. Это в Ленинграде такая мода — убивать в подворотнях живых людей!

Петя знал — Касриловку придумал писатель Шолом-Алейхем. Смешную и нелепую Касриловку, пародию на еврейское местечко. Папа ругает Шепетовку Касриловкой потому, что терпеть не может сельской жизни. Папа любит машины, работу турбин и движение. А дед любит гусей, огород, неторопливые беседы с соседями. Он не хотел уезжать из Шепетовки.

— Сынок… — тихо позвал папа Петю. — Сегодня у меня на работе взяли Бориса Моисеевича… За что — не говорят, но знаю точно — это очень порядочный человек. Очень приличный.

Папа помолчал, раскуривая папиросу. Лицо у него было строгое и в то же время грустное.

— Сынок, а давай ты уедешь из Ленинграда на несколько дней? У нас есть дальний родственник в Белоруссии. Мы никогда не виделись, но он тебя примет. Денег я дам… Посиди там.

Несколько минут Петя переваривал… Надо же… Как же испугался за него отец, если предлагает такое!

— У меня ведь экзамен послезавтра. А если оставят на кафедре?

Помолчали.

— То, что случилось, — намного важнее экзамена. Я очень не хочу тебя потерять.

— Я подумаю.

Произнося эти слова, Петя с удивлением понял, что готов послушаться папу. Он и на самом деле подумает. Что-то слишком уж странное и страшное начало происходить в его жизни.

Петя еще не знал, что на раздумья времени не будет. Время на раздумье было поздним вечером, когда папа заговорил о бегстве… Этого времени было совсем немного.