Момент слабости — попытка намекнуть, что хорошо бы остаться на севере, хотя бы до тех пор, пока не исчезнет этот румянец пятнами, зловещая тень лихорадки… Момент слабости — женской. Отметён. Больше слабости не будет.

Командир Кору решил воевать. Кору заняла своё обычное место — слева и чуть сзади — а Маленький Львёнок не спорил. Кору по-прежнему оруженосец.

До самой границы Кору была совершенно спокойна.

Она познакомилась с людьми Анну. В начале дороги волки смотрели на Кору, как на двухголовую лошадь, но их молчаливое неодобрение её не смущало, потому что командир совершенно игнорировал все эти мрачные взгляды в спину.

Маленький Львёнок стал почти таким же, как дома, до войны — даже, пожалуй, лучше, чем до войны. Он по-прежнему верил Кору, он так же, как раньше, болтал с Кору, доверяя свои тайные мысли, уверенный, что его секреты умрут вместе с оруженосцем — но теперь Маленький Львёнок относился к ней гораздо ласковее, иногда обнимал даже днём, называл «моя Кору»… Их связь стала глубже, а секреты друг от друга совсем сходили на нет: по ночам, когда все, кроме них, спали — Кору и её командир шёпотом раскрывали друг другу душу. Настежь.

Маленький Львёнок признался, что там, в приграничной крепости, в подвале, в первый день плена, был смертельно перепуган и с трудом понимал, что делает — Кору догадалась, что о таком не говорят даже родным братьям, и сама впервые в жизни рассказала о своих давних снах, в которых она проигрывала бесценному командиру запретный спарринг на боевом оружии; даже во сне она не могла себе представить, что выиграет такой бой, но и проигравшая, чувствовала запредельное счастье. В ответ Маленький Львёнок прижал её к себе, так что кости хрустнули, и прошептал, чуть не касаясь уха губами: «Несчастные мы дураки, вот что…»

Могло ли чьё-то недоброжелательство хоть чему-то помешать в таком счастливом случае?

Тем более, что на границе вдруг объявился отряд освобождённых пленных. У Кору сразу отлегло от сердца: во-первых, среди них оказался Мидоху, надёжный, спокойный парень, а во-вторых, появление других воюющих женщин сделало саму Кору не исключением, а правилом.

Мидоху улучил момент перекинуться с Кору парой слов.

— Как ты можешь жить? — спросил он скорбно.

Кору это неожиданно рассмешило.

— Очень хорошо, — сказала она. — Не хочу тебя обидеть, брат, но твой печальный голос — это жутко смешно. Скажи, что хуже — лишиться того, чего мы лишились, или лишиться правой руки?

Мидоху смутился.

— Ну… без… в общем, без руки ты — не солдат. А так — нет.

Кору хлопнула его по плечу.

— Вот видишь. Мы с тобой — солдаты, значит, не всё ещё потеряно.

— Тебе грудь не мешает? — спросил Мидоху, смущаясь ещё больше.

— Мешает, — Кору подумала, что это глупо отрицать. — Переучивалась двигаться из-за неё. Долго. Но она, понимаешь, нравится командиру.

— Ты всегда была фанатичным служакой, — улыбнулся Мидоху.

— Я всегда его любила, — сказала Кору. — Я могу рассчитывать на тебя, когда понадобится защищать командира? Я страшно рада видеть тебя живым и рядом с нами, брат. Ты всегда был хорошим бойцом; лишний меч ещё никому не мешал.

— Ты так ведёшь себя, словно метаморфоза не понизила, а возвысила тебя, — сказал Мидоху озадаченно.