— Искать белый парень? — спрашивает хромая шаоя, присаживаясь на мешки. — С коса? С прямой меч? С куртка воротник вот так? Да?

Анну поворачивается к ней всем корпусом:

— Да!

— Синий кинуть белый парень поперёк седла, второй — глядеть. Там, — шаоя показывает рукой за шатёр торговца побрякушками. — И они уехать быстро-быстро, когда тут ещё… — и сталкивает два кулака.

— Он был жив, ты не заметила? — спрашивает Анну, кусая губы.

— Зачем синий страж мёртвый тело? — говорит шаоя и чуть улыбается. — Львёнок, белый — вернуться. Живой к живой — вернуться.

И Анну порывисто обнимает её — рабыню, еретичку, бывшего врага — крепко и чисто, без тени похоти.

— Что я могу сделать для тебя, сестра?

Шаоя гладит его по щеке.

— Сестра Лотхи-Гро. Взять с собой.

Мы уезжаем за полдень. Нас провожают так же, как в деревне. Мы оставляем в Хундуне своих мёртвых.

Лотхи-Гро и девчонка с распоротым боком по имени Нодди едут с нами. Хинки-Кью и худенькая тихая девочка-шаоя, ещё не оправившаяся от раны и метаморфозы, остаются здесь. Они достались тем, кому было бы никогда не собрать тысячу или полторы золотых на покупку рабыни-военного трофея — сыну ткача и земледельцу, который торговал мукой и воевал вместе с нами. Сын ткача пытается объяснить девочке-шаоя жестами, насколько она ему нравится и как получат по ушам все, кто попытается встрять; девочка, не знающая языка, поражается и отшатывается — но, увидев его улыбку, тоже робко улыбается. Торговец мукой кутает Хинки-Кью в плащ и приглаживает ей волосы:

— Ничего, дочка, воспитаем твоего волчонка человеком — он и знать не будет, что зверёныш… — и девчонка рыдает, вцепившись в рубаху у него на груди.

Торговец верблюдами считает монеты, качая головой:

— Пропал базар… Теперь они из одной мести никому жизни не дадут.

Оружейник, выбирая клинок для Хотхи-Гро, приговаривает:

— Нет уж, хватит. Попили крови-то… Ничего, с нами — Львята, мы за Львят… мы им покажем за настоящих Львят, как в нашей деревне поросят обрезают…

Верблюд смотрит на меня с отвращением и ложится. Анну наблюдает, как я пытаюсь его седлать, как Ри-Ё меняет седельные сумки. Лицо Анну спокойно, но глаза влажно блестят.

— Как ты думаешь… — начинаю я, но Анну прерывает:

— Да не знаю я! Понятия не имею! Не спрашивай меня! — и кричит волкам. — А ну, шевелитесь! Заночевать тут хотите, что ли…

* * *

Хенту позволил себе отдышаться только в Данхорете. Чуть-чуть расслабиться и поглазеть — потому что в Данхорет он въехал утром затемно, а до лагеря волков можно было дойти пешком к полудню. Верблюд тоже устал — хороший Хенту попался верблюд, добрая и честная душа — не пытался кусаться или лечь посреди пути, честно держал тот сумасшедший темп, который требовался его господину. Только в городе стал задумываться и заминаться; пожалел Хенту животину.

Тем более, что подвернулось редкое зрелище. Крияна, поганые богоотступники, справляли свой грязный обряд — интересно же.

Крияна, вообще-то, дальше, на юго-востоке. Там, говорят, великие непроходимые леса, страшные звери, дожди, которые льют по полгода — ясное дело, что у аборигенов не все дома. Но общины крияна с давних времён жили на территории Лянчина — и Шаоя, как болтали. Их терпели, во-первых, потому что богоотступники платили Льву Львов за свою жизнь, а во-вторых, потому что они издавна делали самые прекрасные на свете ткани, самые тонкие — с волосок — золотые цепочки и самые лучшие — лёгкие и скорострельные — ружья, стоящие бешеных денег.