Члены суда приподнялись со своих мест, а вслед за ними начали вставать со скамей зрители. Раздался всплеск, разлетелись в разные стороны брызги, и по залу прокатился единодушный вздох: женщина не ушла под воду, а осталась на поверхности!

— Она же очень худая, — вдруг нарушил тишину Франс.

Виллем поспешно толкнул друга в спину.

Впрочем, это замечание осталось незамеченным. Зрители и члены суда, как завороженные, не могли отвести глаз от чана. Бесконечно долго длилось тягостное молчание. Наконец председатель подал знак. Двое служителей под прикрытием распятия вытащили обвиняемую из воды.

— Не развязывайте ей руки! — крикнул испуганный женский голос.

Председатель успокоил всех красноречивым жестом: вытащил из-под плаща распятие и выставил его перед собой. Зрители лихорадочно схватились за цепочки на шее, и через минуту зал ощетинился многочисленными распятиями.

— Неельте Аринсен, хочешь ли ты что-нибудь сказать напоследок? — торжественно спросил председатель. Его рука с распятием заметно дрожала.

Несчастная подняла лицо, по которому стекали то ли капли воды, то ли слезы, и обвела зрителей отчаянным умоляющим взглядом. Ответом была гробовая тишина и выставленный частокол распятий. Она опустила глаза и едва заметно качнула головой.

— Уведите ее, — распорядился председатель.

Священники, лица которых были прикрыты капюшонами, вывели обвиняемую из зала, и зрители вздохнули с облегчением. Распятия снова спрятались под рубахи.

— Заседание окончено, — объявил председатель. — Приговор будет оглашен публично ровно через неделю. Идите, и да хранит вас Бог!

Виллем подхватил под руку оцепеневшего Франса и буквально выволок его на улицу. Лицо Франса было бледным, нижняя губа прикушена почти до крови. Дирк осмелился спросить:

— Что с ней сделают?

Виллем промолчал, а Франс глухо ответил:

— Сожгут на костре.

— Только за то, что она не утонула? — спросил Дирк и тут же умолк, увидев, как лицо брата исказила мучительная гримаса.

— Я же говорил, не стоит сюда заходить, — пробормотал Виллем, но Франс его не услышал.

— Я хорошо помню, как родители бежали из Антверпена, — сказал он. — Дирку повезло, он родился здесь, в Харлеме. Он не видел, как ночью в Антверпене жгли на кострах… живых людей. Но это делали испанцы, испанцы, будь они прокляты! Почему же здесь…

Франс не договорил и отвернулся. Виллем покачал головой.

— И ты решил, что Бог поместил плохих испанцев на одном берегу, хороших голландцев на другом и пустил между ними реку? Это было бы слишком просто, друг мой.

Франс резко повернулся к другу.

— Но надо же что-то делать! Это какое-то безумие! Объясни, за что осудили эту несчастную? За родинки? За то, что она упала с крыльца и у нее вырос горб? За то, что она такая худая и не может утонуть? За что?!

Виллем сухо кашлянул, прикрывая рот кулаком.

— В Олдервальде подохла вся скотина, — сказал он. — Люди остались без средств к существованию и хотят найти виноватого. Лучше всего человека, не похожего на остальных. Почему бы и не эту женщину?

— Ты правда так думаешь? — Франс прищурился.

— Это не я, это они так думают. — Виллем кивнул на зрителей, выходивших из ратуши. — И что прикажешь с ними делать? Раскроить глупые головы и вложить в них свои мозги? Сжечь на костре? Посадить в тюрьму за невежество и суеверия?

Тут он осекся, потому что глаза Франса вспыхнули ненавистью. Виллем оглянулся. По площади торжественно шествовал церковный совет, возглавляемый председателем суда.