ОГПУ ставило перед писателями главную задачу — читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.

Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.

Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.

С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников — и все дела.

* * *

Дом наш — единственный кирпичный пятиэтажный — стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это небольшой пяточок, огороженный забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.

На территории этой существовала своя иерархия, а ее представители узнавались даже по некой форменной одежде.

Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками непременно — тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.

Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка — местного ворья. Сегодня, когда вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я тут же вспоминаю огольцов с Тишинки.

В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.

Нет, это делали не мальчики в малокозырочках — другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.

…Впервые я их увидел летом 43-го — троих шикарно, не по военному времени, одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.

Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.

По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как другие, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его: он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. К тому же огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас «мазу» — так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых онеров волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.

Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед «огольцами» заставили меня пойти в спортивный зал и учиться драться и каленым железом выжгли из моей души «блатную романтику».

* * *

В Москве была своя градация ценностей: я имею в виду не официальные, не навязанные нам газетами и радио ценности.

В городе рождались криминальные легенды. К сожалению, я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собрал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.

В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.

Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого из сыщиков знали в лицо, как эстрадных артистов; иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось также престижно, как с популярными тенорами.