Квантаришвили замер на пороге.

- Я? - спросил он с огромным изумлением и даже ткнул себя толстым пальцем в грудь, чтобы никто, не дай бог, не подумал, будто он ведет речь о ком-то другом. - Я отказываюсь от денег?

Потом он несколько секунд молчал, растерянно переводя глаза с одного из присутствующих на другого. И наконец торжественно выдал:

- Да, я отказываюсь от этих грязных денег! Мы люди не богатые, но и не настолько бедные. Пусть это будет для мальчика уроком на всю жизнь! - С этими словами он довольно крепко треснул по кудлатому затылку.

Епифанов недоуменно потряс головой и спросил:

- У вас есть еще дети?

- А как же! Старший сын в армии и дочка в третьем классе.

- Ну а если завтра ваша дочка проиграет подружке небольшую сумму, скажем, тысячи три-четыре, отдадите?

Квантаришвили молчал с непроницаемым лицом, будто не понял, о чем его спрашивают.

- По-другому спрошу, - сдался Епифанов. - Вам в голову не приходило вместо того, чтобы за одного мальчишку платить другому мальчишке такие деньги, взять да и надрать обоим уши, а? Чтоб неповадно было!

В глазах хинкальщика что-то дернулось. Тень то ли сомнения, то ли страха. Во всяком случае мне показалось, что этот простой с виду вопрос очень ему не понравился. Но уже мгновение спустя он заносчиво вздернул пухлый подбородок, развернул к нам голову необрубленным флангом, так что даже стал выглядеть молодцом - ни дать ни взять джигит, сын гор, - и гордо сообщил:

- Мужчина всегда должен отдавать свои долги. А если он не может отдать, за него платят родственники. Таков обычай.

И тут после долгого перерыва снова осмелилась открыть рот его жена. Она сказала:

- Ми нэ Матуа какая. За денги лудэй убиват!

Я увидел, как одновременно встрепенулись Епифанов, Кантария и Гольба. Честно говоря, я тоже встрепенулся.

- Причем здесь Матуа? - спросил Кантария.

- Э, - досадливо махнул рукой хинкальщик, укоризненно поглядев на жену. - Бабьи разговоры! Сегодня с самого утра болтают по дворам, что будто бы Русик Матуа за неделю проиграл Зазе чуть не восемьдесят тысяч, вот они с Харлампием и убили его, чтобы не отдавать деньги. Бабьи разговоры! - еще раз для убедительности повторил он.

Увидев, что больше никто никаких вопросов им задавать не собирается, семейка Квантаришвили торопливо ретировалась.

- Очень, очень странно, - задумчиво протянул Епифанов, глядя в окно. Гольба и Кантария согласно кивали.

- Что странно? - робко осмелился спросить я.

И мне был дан самый исчерпывающий из возможных ответов:

- Всё!

Домик в горах

Дорога носила гордое название "шоссе", но это был обычный пыльный проселок. Как видно, в пору осенней и весенней распутицы он представлял собой глиняное месиво, в которое кидали для укрепления камни. И теперь, когда раствор скрепило летнее солнце, мы ехали словно по стиральной доске, да еще поставленной под углом градусов тридцать к горизонту. Мотор ревел, пыль столбом поднималась за нашей спиной. Кантария, сидевший за рулем, болезненно ухал и бухал, каждый раз вместе с рессорами и подвесками тяжело переживая очередную яму. Епифанов бесконечно стукался макушкой о крышу, но оптимизма не терял.

- Я знаю эту дорогу, - уверенным голосом говорил он Нестору. - Через два километра она заканчивается, и начинаются девственные альпийские луга. Вот по ним покатим как по асфальту!

Мне он, однако, объяснил серьезно со вздохом:

- Не хватает на все средств у республики. Главное - курорты, там надо в первую очередь строить, благоустраивать...

Вчера мы были у Никиты дома, он позвал меня на ужин. Епифанов, даром что не грузин и не абхазец, местный житель, родился и всю жизнь прожил на этой благодатной земле. Меня угощали мамалыгой - кукурузной кашей (в ней, оказывается, самое вкусное - хрустящая золотистая корочка" в которой эта каша печется), вяленым мясом, козьим сыром, другими местными излюбленными блюдами.