Фурначев (жмет Разбитному руку). Вы благородный человек, Леонид Сергеич! (Отпивает немного и ставит стакан.)

Лобастов (в сторону). И где он этак говорить научился!

Иван Прокофьич (Фурначеву). Да ты пей все.

Фурначев. Не могу, папенька, не могу. Здоровья пожелал Леониду Сергеичу от глубины души, а пить не могу. Утром, знаете, натура не принимает!

Лобастов. Ау меня вот так во всякое время натура принимает.

Гаврило Прокофьич. И у меня тоже; мы с вами, генерал, добрые… (Треплет его по спине.)

Разбитной. Господа, я не могу больше! сердце мое совершенно переполнено… Будьте уверены, мой любезнейший Иван Прокофьич, что я со всею подробностью передам князю те приятные впечатления, которые доставило мне утро, проведенное у вас… Прощайте, господа! (Уходит.)

Гаврило Прокофьич провожает его за двери.

Те же, кроме Разбитного. Живоедова и Живновский.

Фурначев. Анне Петровне мое почтение! (Живновскому.) Здравствуй и ты!

Живновский кланяется.

Живоедова. Здравствуйте, батюшка Семен Семеныч, как Настасья Ивановна в ихнем здоровье?

Фурначев. Благодарю вас, сударыня, не совсем здорова. Под ложечкой щемит.

Живоедова. Верно, покушала много. Надо ее ужо проведать, голубушку. (Садится в стороне и принимается вязать шерстяной шарф.)

Фурначев. Премного обяжете, сударыня.

Гаврило Прокофьич (возвращаясь). Нет, каково говорит-то Леонид Сергеич, каково говорит! А еще удивляются, что княжна им интересуется! Да я вам скажу, будь я женщиной да начни он меня убеждать, так я и бог знает чего бы не сделал…

Фурначев (с расстановкой). Мягко стелет, но жестко спать.

Гаврило Прокофьич. Уж вы, верно, Семен Семеныч, оттого так говорите, что он к пожертвованию вас пригласил: жаль расстаться с деньгами-то! И куда только вы их бережете!

Фурначев. Вы, конечно, по молодости, Гаврило Прокофьич, так говорите, вам незнакома еще наука жизни, а ведь куда, я вам доложу, корни учения горьки! Вот папенька это знает!

Иван Прокофьич. Это ты правду сказал, Семен.

Гаврило Прокофьич. Зато плоды сладки. А у вас, Семен Семеныч, не только, чай, фрукты, а и новые семена здесь завелись! (Бьет его по боковому карману.)

Все смеются.

Фурначев. В чужом кармане денег никто не считал, Гаврило Прокофьич! Про то только владыка небесный может знать, что у кого есть и чего нет! А если бы и доподлинно были деньги, так они, можно сказать, чрез великий жизненный искус приобретены! Дай вам бог и не знать этого искуса, Гаврило Прокофьич!

Иван Прокофьич. Ну, полно, полно, Семен, он это по глупости больше сказал.

Фурначев. Нет, папенька, Гаврило Прокофьич очень меня обидели! Конечно, я зла на них не помню, потому что истинный христианин всякую обиду должен оставить втуне…

Иван Прокофьич. Ну, и брось… А вот ты лучше скажи, что нового в городу делается?

Фурначев. По палате у нас, слава богу, благополучно. Вчерашнего числа совершился заподряд… слава богу, благополучно-с!

Иван Прокофьич. Почем за ведро?

Фурначев. По пятидесяти по пяти копеек-с. Цена настоящая-с.

Иван Прокофьич. Да, цена хороша… Господи! давно ли, кажется, еще на моей памяти по двадцати копеек с ведра брали, да еще и как благодарны-то бывали!

Лобастов. Да, были-таки времена добрые, Иван Прокофьич!.. Вот я нонче Василья своего за овсом на базар посылал, так даже удивился — тридцать копеек за пуд!

Живоедова. А мы по двадцати по девяти свой покупали!

Живновский. Я так думаю, что все это от образования цены поднимаются… Смешно, сударь, сказать, а нонче даже мужик в сапогах ходить желает!

Фурначев. Нет-с, я, с своей стороны, полагаю, что оттого поднялись цены, что всякий торговец свой интерес соблюдает. Возьмем хотя заводчиков: они знают, что у царя денег много, ну, и берут по сообразности.