Живоедова. Ведь чего только не скажешь ты, стрекоза! Ну, уж посиди ин; вот ужо Иван Прокофьич выедет, так потешишь его, старика.

Боковые двери растворяются, и из другой комнаты показывается большое и длинное кресло, подталкиваемое сзади двумя лакеями. На кресле, утопая в подушках, лежит Иван Прокофьич, старик худой и слабый; одет в халат, и ноги закутаны в меховое одеяло; в руках у него трость, которою он в раздумье чертит по одеялу. Лакеи, подкатив кресло на середину комнаты, удаляются.

Лобастов. А вот и он, легок на помине!

Те же и Иван Прокофьич.

Лобастов. Здравствуй, брат, Иван Прокофьич! Каково, сударь, спал? веселые ли сны во сне видел?

Иван Прокофьич (слабым голосом). Плохо, Андрей Николаич, только провалялся с боку на бок. Теперь еще как будто поотлегло, а вчерась с вечеру да сегодня утром даже словно как в тумане был.

Живновский. Полноте, благодетель, еще поживете. Вот мы вам здоровья пожелаем. (Подходит к закуске и пьет.)

Иван Прокофьич. Ничего, братец, даже не чувствую. Давеча и Аннушку не узнал.

Лобастов. Это, сударь, худо.

Живоедова. Уж и как худо-то! (Плаксивым голосом.) Я к нему подхожу давеча с ложечкой, а он, голубчик, смотрит на меня да и говорит: «Ступай, говорит, ты прочь, а пошли ко мне Аннушку!» Так во мне даже сердце-то все перевернулось!

Живновский. Это вы точно правду сказали, матушка Анна Петровна! Я вот сколько уж раз при последних минутах присутствовал — и, однако ж, никак не могу привыкнуть… все, знаете, сердце в груди перевертывается!

Иван Прокофьич. У тебя оно поди уж наизнанку выворотилось! Что нового, Андрей Николаич?

Лобастов. Да что, сударь, новенького? В газетах вон все про звезду какую-то пишут.

Иван Прокофьич. Эта, брат, звезда недаром.

Лобастов. Шумаркают то же и в народе, да ведь в народе, сами знаете, всегда всякая несообразность ходит.

Живоедова. Вот бы у Прокофья Иваныча спросить: он бы растолковал.

Иван Прокофьич. Да, брат, он на это мастер… Слыхал ты, как он число 666 толкует?

Живновский. Я так думаю, благодетель, что водка дороже будет… вам же лучше!

Иван Прокофьич. Разрешил!

Лобастов. Что комета-с! вот это получше кометы будет: я уж полковником был, батальоном, сударь, командовал, а князь Семиозерский у маменьки под юпочкой еще квартированье имел, а теперь вот читаю в газетах — произведен, сударь, в генералы! Так это получше кометы будет!

ИванПрокофьич. Ну, а еще каких производств нет ли?

Лобастов. Федулов из полковников тоже в генералы произведен.

ИванПрокофьич. Какой это Федулов? комиссариатский, что ли?

Лобастов. Тот самый.

Иван Прокофьич. Ну, этому следует. Хороший человек! Я, сударь, с ним дела имел по поставкам, так именно беспокойства никакого не знал. Что следует отдашь, а уж там зажмуря глаза принимают.

Лобастов. Зато нашего брата, батальонного командира, каким товаром награждают… ай-люли!

Иван Прокофьич. У вас, брат, сойдет!

Живновский. Именно сойдет, благодетель! По служению моему в Белобородовском гусарском полку случалось мне иногда эти вещи принимать — так именно удивляешься только! решето решетом, а сходит! А потому это, я вам доложу, сходит, что пригонка тут важную ролю играет! Живот, знаете, подтянут, там урвут, в другом месте ущипнут, ну и созидают из праха здания!

Иван Прокофьич. Ты, брат, тоже, видно, пригонку-то эту знаешь!

Живновский. Я чего не знаю, благодетель! только не оценил меня князь, а то на что бы ему лучше полицеймейстера! Вы спросите, в каких только я переделках не бывал!

Живоедова. Представь хоть что-нибудь, потешь Ивана Прокофьича за хлеб за соль.

Живновский (становясь в позицию). Слыхали ли вы, например, благодетель, что значит жидов травить? А я, сударь, не только слыхал, но в подробности эту штуку знаю, потому что она мне кровных своих родовых двести душ стоила!

Лобастов.