В той же вводной части «Испорченных детей», в описании Младо-Сморчковского-первого, встречаем слова: «Есть скорость, но нет стремительности; есть строгость, но нет непреклонности». Нечто очень близкое уже было использовано Салтыковым в начальных главах «Истории одного города», а именно в программной речи Брудастого (Органчика): «Натиск, — сказал он, — и притом быстрота. Снисходительность и притом — строгость. И притом благоразумная твердость» (ОЗ, 1869, № 1, стр. 287 и сл.). Краткость и энергия этих начальнических сентенций также, по-видимому, связана пародийно с суворовской лаконично-афористической манерой говорить и писать. Однако сатирическая цель здесь — не Суворов. Почти механические речи градоначальника-автомата, доведенные в своем пределе до двух выкриков «не потерплю!» и «разорю!», — фразеологическая прелюдия к той истории «ошеломлений» глуповцев начальством, к которой сведена вся жизнь в «злосчастной муниципии».

Фабула первого сочинения на тему «Добрый служака» — фантастические похождения атамана разбойников Туманова, подготавливающие его будущую государственно-административную деятельность. Смысл каждого из его административных действий и их совокупность резюмируется словами: «вообще обуздал обывателя». В салтыковской сатире эти слова служат одной из формул обличения и заклеймения полицейской сути государственного аппарата царизма.

«Сочинение сие… — дешифрует мысль автора «замечание» Сапиентова, — позволяет думать, что будучи предварительно разбойником, можно со временем сделаться администратором» (ср. также вариант к стр. 379–380). Проведение такой мысли в печати было политически смелым шагом. Оно привлекало внимание читателя к одной из застарелых язв царистского режима. Произвол, коррупция, хищничество и самоуправство провинциальной администрации были в конце 60-х годов исключительны, особенно на окраинах империи, в Польше и Прибалтике, на Кавказе и в Средней Азии, где самодержавие проводило обрусительную, усмирительную и колониально-завоевательную политику, вскоре изображенную Салтыковым в образах «Ташкента» и «ташкентцев». Но и среди высшей администрации внутренних губерний, находившихся в полной досягаемости для правительственного контроля, было немало крупных чиновников самой низкой гражданской морали и поведения. Одного из них, человека с уголовным прошлым, хорошо знал Салтыков и лично. Это был пензенский гражданский губернатор В. П. Александровский, «помпадурство» которого (1862–1867) совпало частично с пребыванием Салтыкова в Пензе на посту управляющего казенной палатой (1865–1866). Преступные деяния этого губернатора Салтыков изобразил в письме к П. В. Анненкову от 2 марта 1865 г., которое закончил так: «Вот Вам глава Пензенской губернии; остальное на него похоже, если не хуже. У меня начинают складываться очерки города Брюхова, но не думаю, чтобы вышло удачно. Надобно, чтобы и в самой пошлости было что-нибудь человеческое, а тут кроме навоза ничего нет». «Испорченные дети» в биографическом отношении многим обязаны пензенским наблюдениям Салтыкова (см. ниже). Наброски начатой, но брошенной работы над «Очерками города Брюхова» были использованы в «Испорченных детях», а именно во втором сочинении «Добрый служака» (см. например, на стр. 385 место, где анализируется «день обывателя» необыкновенной губернии, въезжая в границы которой сразу же чувствуешь, что «пахнет съестными припасами, и слышишь кругом раздающееся чавканье» и т.