Очень хитрая мышь, притаившаяся в самом темном уголку испанской католической церкви. Потому что мориск Фердинанд не верил ни в какого Иисуса Христа. Он вообще не верил в Бога. Зато он обладал превосходным умением догадываться о тайных мыслях человека и открывать слабости своих собеседников.

— Почему ты не накопишь богатства, дедушка? — не раз спрашивала Соледад. — Почему ты живешь в уединении, не ищешь славы, даже не наймешь себе слугу? Скажи, кто бывает у тебя в доме, кроме меня? Насколько я знаю, ты встречаешься со всеми своими знакомыми только на рынке!

Слушая свою воспитанницу, старый мориск так и трясся от смеха. Его лицо и руки казались покрытыми татуировкой, хотя на самом деле это была узорная тень, падавшая от витиеватой решетки, которая закрывала окна его небольшого дома.

Снаружи этот дом на окраине Севильи выглядел убогой хижиной, не способной привлечь к себе даже самого неприхотливого вора. Но стоит войти в низенькую обшарпанную (однако при этом очень толстую и прочную) дверь, и картина разительно меняется. Внутри домик оказывался гораздо просторнее, чем снаружи. Небольшой зеленый садик искрился водой фонтана, кусты цвели так, будто Творец только что вдохнул в них жизнь и повелел: «Цвети!». Везде лежали драгоценные ковры, в небольших нишах стояли изящные медные и серебряные кувшины.

Фердинанд дома не ел. Обычно он трапезничал на том самом рынке, о котором говорила Соледад. И заказывал пресловутую поджаренную свинину. С кровью. И читал псалмы, бормоча положенные прибавления.

И еще он продавал различные зелья, и приворотные, и куда более опасные, способные за полгода свести человека в могилу от какой-нибудь болезни — да так, что никто и не заподозрит отравления. За такое ему платили больше всего. А Соледад помогала своему воспитателю — когда бывала в Севилье, — в тех случаях, если возникала необходимость избавить даму от нежелательных осложнений. По преимуществу связанных с любовными занятиями. Томные испанские дамы, особенно с «готской», то есть чисто христианской кровью в жилах, нередко предавались любви, пока их мужья занимались войной и политикой. И объекты этой страсти зачастую оказывались предосудительные. Поэтому не только беременность могла постичь такую неосторожную даму, но и постыдная болезнь, которая перешла в какой-нибудь графский альков прямиком из портового борделя.

И никто не пытался донести на старого Фердинанда, потому что случись старику предстать перед судом — и слишком много сделалось бы достоянием общественности. Разумеется, никто не станет привлекать к суду знатных испанских грандов и их супруг — показаний жалкого мориска для этого недостаточно! Но сотни репутаций будут навеки загублены (ибо в глубине души всякий поймет, что мориск говорит чистую правду). Сотни мужчин будут связаны узами кровной мести. Сотни вдов утратят доверие и любовь родни в Бозе усопшего и как положено похороненного (и оплаканного) мужа. Нет, нет и нет! Пусть все остается как есть.

И Фердинанд продолжал жить и творить свои тайные дела, и публично есть свинину и вести себя как заправский христианин, оставаясь в душе самым настоящим язычником и поклонником дьявола.

Соледад узнала от него много полезного. Она нередко покидала старика и странствовала по всей Европе. Эта женщина не боялась ни мужчин, ни других женщин. Ей не были страшны солдаты, монахи, добропорядочные граждане. Она проходила сквозь мир как нож сквозь масло. Она и этому научилась от старого мориска.

Ее возвращение в Севилью совпало с очередной «эпидемией доносов». Каждый год во время приближения пасхальных причастий доносы так и сыпались, Поскольку духовники ставили доносы в обязанность кающимся — если те видели, слышали или узнали вещи, которые были или казались противными католической вере. Всегда находились люди, которые начинали испытывать муки совести: нечто услышанное вдруг представало им в совершенно новом свете… а если не сообщить — отлучат от Церкви, не позволят приступить к Причастию, обрекут на вечные муки бессмертную душу!

И человек шел и доносил.