– Граф, вы меня пугаете, – с какой-то отцовской заботой вмешался Питер, как раз имевший больше всех из нас сношений с душевнобольными прихожанами госпиталя.

– Какая же крамола вас смутила, мениэр? – обратился я не без удивления и замешательства.

– Отчего же в вашей речи промелькнуло словцо-то такое, «пророк»? – лукаво прищурившись, спросил мой седовласый наставник.

– Разве?.. – пробормотал я и сделал несколько глотков.

Мои брови чуть нахмурились.

– Так и сказали – пророк, – заверил меня и, к сожалению, всех присутствующих в том, что это слово прямиком из восточных мифов и сказов очутилось рядом с нами и невидимым гостем восседало на одном из мягких кресел с медово-золотистой обивкой.

– В самом деле, ежели и так, то, прошу простить мою пустословную тягу к красному словцу, – сказал я и поспешил отвести разговор от себя. – Что ж вы говорили, мениэр, о подобии хозяина и болезни?

– Так то и говорю, – спасительно быстро собрался Питер. – Образы по той или иной причине могут явиться, скажем, во сне. Абсолютно здоровый человек, или, выразимся иначе, менее склонный к сакрализации ночных кошмаров, попросту их забудет. Ведь так и говорят: «забыть, как страшный сон».

Я отхлебнул еще чая и отвел взгляд в сторону, отрекаясь от мелькнувшей затеи показать достойным мудрецам свой дневник снов, который я трепетно вел большую часть своей жизни, или хотя бы объявить о его существовании.

– Верно, верно, – кивнул я.

Притом, что я вполне владел собой, я не мог быть избавлен от трогательного замечания «Стефана»-голландца.

– А наш дорогой граф, замотанный делами не только научного и философского толка, часом, сам не желает пройти обследование? – спросил он.

Первый порыв какого-то стыдливого ужаса быстро сменился пламенной радостью. Я с большим рвением дал на то согласие.

* * *

Я довольно быстро и с охотой проходил все процедуры осмотра и сбора анализов. Меня даже удивило, что за все эти девять лет с момента основания Святого Стефана и усердной службы в этих стенах я ни разу даже не задумывался о собственном здоровье.

И это притом, что я окружил себя умнейшими людьми, которые абсолютно и безоговорочно завоевали мое доверие. С раннего детства я остро нуждался в подобного рода присмотре, будучи особенно болезненным ребенком, даже имея в виду нашу славную родословную. Восполняя давнее упущение, я охотно и покорно проходил все процедуры, и сегодня настал последний день обследования.

– На этом все, – произнес доктор Янсен, и я принялся надевать сорочку. – Из того, что можно сразу предположить: у вас, ваша светлость, глаза дрожат.

– Что-что вы сказали? – переспросил я и метнулся к круглому зеркальцу, которое покоилось на столике подле кровати.

Пока я пристально вглядывался в отражение, Питер лишь развел руками.

– Зная ваш образ жизни, – произнес он, – то явно не от пьянства или каких-либо прочих дурманящих веществ. И ваша светлость имеет завидную тягу к чтению.

На этих словах врач посмотрел на темно-бордовый томик Антона де Гаена, где тиснеными буквами было написано «Ratio medendi in nosocomio practico Vindo bonensi».