– Полноте, граф! – всплеснул руками мудрый «Стефан». – Я же говорю, с вашей страстью к чтению вряд ли можно говорить о слабом зрении. И, положа руку на сердце, подобный недуг вовсе не бросается в глаза, а как раз-таки напротив. Я же вглядывался долго и внимательно и в непосредственной близости, призывая всю свою врачебную наблюдательность, и лишь тогда заметил движения ваших зрачков.

– В самом деле незаметно? – спросил я, откладывая зеркало.

– И более того, – продолжил он. – Судя по тому, что от вас поступали жалобы совсем иного толка: та же простуда, неизменно следующая с каждым порывом осенних ветров, следует положить, что о ваших глазах нет никакой нужды беспокоиться.

– В самом деле… – вздохнул я, продолжая одеваться.

Обследование еще не завершилось, а уже подало мне немало пищи для ума.

– Забавно-забавно, – произнес я, поглядывая в окно.

Оно впускало мягкий аромат весны.

Нежная оттепель постепенно раскутывала сад, близлежащую рощицу и далекий голубеющий лес.

– Что именно? – спросил Питер, убирая медную трубку, которой меня прослушивал, в футляр.

– Как будто впервые исполняю ведомую партию, – произнес я, шагая к креслу, через спинку которого был перекинут атласный жилет горчичного цвета. – Мне знакомы и ритм, и мелодия, я исполнял все фигуры с закрытыми глазами много раз, однако есть разительное отличие: ведь я всегда вел, а теперь ведомый.

– Врачи – тоже люди, дорогой граф, – отвечал мениэр Янсен. – И нет в том ничего странного, что порой вам стоит занимать иную позицию в этой партии. Более того, дорогой друг, – я бы настоятельно рекомендовал вам более трепетное отношение к себе и своему здоровью. Тем более, учитывая вашу непосредственную близость с болезнями всех видов и мастей.

– Если какая болезнь и позарилась бы на меня, за эти годы было столько возможности! – улыбнулся я, застегивая пуговицу жилета.

– Вам нравится испытывать судьбу? – спросил мой врач, что в общем-то довольно непривычно думать о человеке, над которым я главенствовал по праву основателя Святого Стефана.

– Мне нравится быть подле заразы, – ответил я. – В такой близости, чтобы не бояться ее.

– Болезням плевать, боитесь вы их или нет, ваша светлость, – пожав плечами, положил Питер.

– Вы совсем отрицаете силу духа? И его способность к исцелению? – удивился я.

– Вы неисправимый романтик, граф, – вздохнул голландец, беспомощно разводя руками.

– Кто-то же должен, – гордо заявил я.

– Не стань вы врачом, вы бы сделались славным поэтом, мой друг, – таковы были спокойные и разумные напутственные слова.

Уже у самого порога я оперся рукой о дверной косяк и обернулся через плечо.

– А мне вас сложно представить где-либо еще, доктор, – произнес я.

Питер сдержанно, но искренне поблагодарил за эти слова, и на том мы разошлись.

* * *

До меня медленно доходило, какие возможности меня окружали все это время, и столь позднее обследование было прекрасным тому подтверждением.

Когда я сидел, подобно очередному пациенту, и стойко терпел щекотливые прикосновения холодного металла к своей коже, меня осенила навязчивая идея.

Я самолично прослушивал прочих подопечных, и потому точно знал, что по ту сторону трубки врач внимает каждому хрипу, сокрытому от человеческого слуха.