|
Эйе почувствовал, как у него на душе потеплело при взгляде на младшую дочь. Несмотря на праздный и беспутный образ жизни, время было милостиво к ней, и в тридцать пять ее все еще окружали толпы восхищенных молодых колесничих, что начинало утомлять ее. В этот вечер детский локон, который она до сих пор носила, был заплетен и подвязан к голове, с него свисали серебряные колокольцы. Глаза подведены серебряной краской, и рука, которой она слегка поддерживала супруга под руку, увешана серебряными амулетами. Она смешала серебряную пудру с хной для губ, поэтому ее зубы казались слегка желтоватыми, кожа тоже желтоватой, и глаза были с желтым оттенком. Как и любая новая мода, которую она диктовала при дворе, наряд ее был эксцентричным, но, так или иначе, в ней это скорее очаровывало, нежели отталкивало. Глядя, как она прервала поток соленых словечек, которые, очевидно, нашептывала Хоремхебу, и прихватила острыми зубками мочку его уха, Эйе внезапно почувствовал прилив тоски по дням своей давно прошедшей бурной молодости. Какое право она имеет оставаться незамаранной ни в чем? – подумал он. – Почему боги пощадили ее, когда все мы брошены молодыми и невинными в темные коридоры нужды, чтобы выйти оттуда искалеченными и запятнанными?
Она почувствовала, что отец смотрит на нее, и, улыбаясь, взглянула в его сторону. Но он не успел улыбнуться ей в ответ, потому что внезапно наступила тишина. Эйе проследил за взглядами публики: они были устремлены в дальний конец залы. Из теней, где между колонн сочилась ночь, вышла Мериатон. Отступив от каменной колонны, на которую опиралась, она качнулась вперед. Горячий сквозняк подхватил и приподнял ее белые гофрированные одежды, разметал черные, неубранные волосы вокруг ненакрашенного лица. Она была босая. В одной руке она сжимала диадему царицы с коброй, в другой – кубок вина. Собравшиеся неуверенно опускались перед ней, когда она с чрезмерной осторожностью стала пробираться между столиками. Дойдя до помоста, она поклонилась Тутанхатону, и от этого движения ее качнуло вперед. Споткнувшись о ступеньку, она несколько мгновений сидела, качаясь, ее свита неуверенно и испуганно поглядывала на Эйе. Анхесенпаатон схватила гусенка и в страхе прижала его к себе. Тутанхатон наклонился к дядюшке. – Следует ли мне приказать, чтобы для нее принесли стол, или велеть им увести ее? – шепотом спросил он. – Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит. Эйе колебался. Мериатон поставила кубок на ступеньку рядом с собой и, взяв диадему обеими руками, водрузила ее себе на лоб. Стражники свиты посмотрели на Хоремхеба, который было приподнялся, и Мериатон сразу же повернула к нему голову. – Вас, придворные, кажется, не беспокоит, с каким демоном вы обедаете, – произнесла она заплетающимся языком, вставая. – Вы все знаете, что сделал верховный военачальник. Его присутствие здесь придает кислый вкус вашему вину и отравляет ваши кушанья, но вы разговариваете и смеетесь, будто это не имеет значения. О, будущий царь, – обратилась она к Тутанхатону, не отводя глаз от Хоремхеба, – чьи руки невидимо обовьются вокруг твоих рук, когда ты поднимешь крюк, цеп и скимитар? Мы сделались проклятым народом! – Она повысила голос, и он разнесся эхом, отразившись от темного потолка, ее обнаженные руки были подняты вверх, и кулаки сжаты. Хоремхеб встал и начал спокойно приближаться к ней. – Царица, тебе нужно поспать, – успокаивающим тоном произнес он. – Ты утомлена. Повернув к нему обезображенное лицо, она принялась плакать. Она расставила ноги, чтобы сохранить равновесие. От нее разило вином, немытым телом и неосушенными слезами, но поблескивающая кобра на лбу придавала ей достоинства. – Утомлена? – неприятным голосом сказала она. – У меня вырвали сердце, а ты осмеливаешься стоять здесь передо мной и богохульствовать? Интересно, о чем думает твоя жена, лежа в объятиях богоубийцы? А мои руки пусты. |
