— Сеньор, вы в безопасности, — послышался снизу женский голос, и Томмазо напряг память — где-то он его уже слышал. — Отойдите от лестницы — дайте им уйти.

Томмазо последовал этому совету, мысленно благодаря Бога за чудесное спасение. Двое мужчин вложили мечи в ножны и, настороженно поглядывая на потенциальную жертву, быстро спустились. Вскоре внизу остались лишь двое, одна из фигур была обладателем знакомого женского голоса. Тут Томмазо вспомнил, где его слышал, — в замке миланского герцога на Рождество. Именно таким приказным гоном разговаривала с ним служанка Катарины. Чем дольше он рассматривал стоящих внизу, тем больше он убеждался, что это женщины. Выходит, вторая — это… У него перехватило дыхание от волнения. Но откуда у них такая власть над поджидавшими его убийцами?

— Сеньор, не желаете ли спуститься сюда? — повелительным тоном произнесла служанка.

Томмазо стал медленно спускаться, осматриваясь и прислушиваясь — какая еще неожиданность его здесь может поджидать?

Одна из закутанных в темные плащи фигур сделала повелительный жест, и вторая послушно пошла к выходу. Томмазо неуверенно приблизился, фигура в темном откинула капюшон, и он увидел, что это Катарина. Девушка была очень бледна, и ему вспомнились их совместные конные прогулки, когда она вовсю пришпоривала коня, приходя в восторг от быстрой езды, раскрасневшаяся от ветра, бьющего в лицо.

— Добрый день, сеньора графиня. — Томмазо поклонился, не зная, как себя вести. — Благодарю за то, что спасли от верной смерти.

— Разве может спасти от смерти наславший ее? Ведь это я, обуреваемая дурными мыслями, наняла убийц.

— Так почему вы передумали? — Томмазо был спокоен, холоден и ироничен. — Решили отложить казнь до следующего раза? Боюсь, это будет весьма затруднительно — я уже так глупо не попадусь в ловушку.

— Не знаю, что на меня нашло, что подтолкнуло на смертный грех. — Голос Катарины задрожал.

— Не волнуйтесь так, сеньора графиня. Брат вашего супруга торгует индульгенциями, а если и этого мало — Папа лично отпустит вам грехи.

— Я не знаю, почему решила вас убить, — возможно, считала, что это будет лучшим выходом…

— Договаривайте, сеньора графиня! Считаете, что я злоупотребляю вашим гостеприимством, — так ведь ваш супруг меня не отпускает от себя. Или я много ем за вашим столом? Впредь буду отказываться от угощений.

— Наверное, следовало дать убийцам довести дело до конца… — Катарина зажмурилась, так как мучения терзали ее душу, но тут же открыла глаза, и выражение ее лица стало решительным. — Я бы никогда не простила себе этого! И никакая индульгенция не помогла бы мне! Ты приходишь не только в мой дом, но и в мои сны, думы — днем и ночью, во сне и наяву. Это наваждение мучает меня — а ведь я думала, что все давно закончилось, еще в ту рождественскую ночь, когда я решила прекратить наши отношения. Я не знаю, чем ты привязал меня к себе. В Милане мы были лишь друзьями, ты помогал мне коротать время. Меня даже забавляло, что ты — тот, кого считали суровым воином, кому неподвластны человеческие чувства, угождал моим девичьим прихотям. Я почти забыла тебя, однако ты проник в мои сны, делая со мной… — Тут она перекрестилась и покраснела. — …А затем появился и в моем доме. Я стала холодна с супругом, и он завел в Риме любовницу — мне об этом донесли, но это меня не трогает. Но почему, почему он стал мне безразличен, а ты поработил мою душу, привязав к себе? Попытка устранить тебя с моего жизненного пути была жестом отчаяния, но и ее я не смогла довести до конца…

Томмазо, видя искреннее отчаяние девушки, обуреваемый сам муками любви, подошел к ней и заключил в объятия.