|
Смотреть на него было больно и из глаз Конана потекли слезы. В расплывчатой дымке он различил какое-то движение, и наверху возникло чье-то лицо в обрамлении темных волос. По телу Конана пробежала дрожь. Ему показалось, что он уже однажды видел эти небесные черты, никак не мог понять, какому народу принадлежит эта красавица. Ее до смешного скудный наряд не помог разгадать ему эту загадку. В волосы девушки были вплетены деревянные птички, вырезанные из светло-коричневого дерева, на обнаженной груди висели три ожерелья, составленные из тщательно отполированных зубов диких животных, кусочков костей и мыльных камней, на тонкой талии красовалась круглая золотая пластинка, а бедра едва прикрывала символическая юбочка, вернее сказать, бахрома из полосок кожи разной ширины и разных оттенков.
Девушка показалась Конану невыразимо привлекательной. Высокая, гибкая, с благородной осанкой, она встревоженно склонилась над ним, заметив, что он открыл глаза. Конан вдохнул аромат ее бронзовой загорелой кожи, и вновь ему почудилось, будто ему знаком ее запах. В девушке странным образом сочеталась сила и стать северных женщин со смуглым очарованием их южных сестер. По телу Конана вновь пробежала непроизвольная дрожь. Девушка схватила какой-то сосуд у изголовья Конана, нажав пальцами на челюсти, принудила его открыть рот и влила туда отвратительную горькую жидкость. Конан с омерзением выплюнул ее. Незнакомая дева отступила на шаг и с возмущением уставилась на Конана. — Ювала! — воскликнула она громко. Конан ожидал, что на ее крик в хижину войдет мужчина, которого она только что, без сомнения, позвала. Вместо этого девушка наклонилась над пленкой, нетерпеливо порылась там и вытащила пучок несколько подвявших листьев. Повернувшись обратно, она раздраженно потрясла этим пучком перед носом у Конана, повторив три или четыре раза: — Ювала! Ювала! Конан смущенно припомнил, что вроде это растение действительно используется иногда в каких-то медицинских целях. Его настаивают, а то и просто жуют, так что ничего страшного в нем нет, просто обычное народное средство спорных достоинств. Еще раз выразительно помахав листьями, девушка взяла один листок, смяла его в маленький комочек и засунула Конану в рот. Киммериец принялся покорно жевать его и через некоторое время проглотил, и не без труда. Девушка тут же подала ему напиться холодной ключевой воды, наливая ее в громоздкую ложку, изготовленную из бутылочной тыквы. С тех пор он начал доверять Сонге, ибо таково было ее имя, как он выяснил во время ее бесконечных бдений у его ложа. У Сонги оказался легкий, приятный характер, она философски относилась к его временной беспомощности, без лишней суеты обивала его воспаленные, гноящиеся раны и с завидным терпением относилась к тому, что он при каждом удобном случае пытался дотронуться до нее. И только когда он, слегка окрепнув, начал хватать ее за руки, притягивая к себе силой, она начала давать ему более серьезный отпор, решительно отталкивая его, а как-то даже стукнула по голове сосудом из тыквы. Но даже это получалось у нее весело и не обидно. Усевшись вне досягаемости рук Конана, она спокойно и методично учила его своему языку, показывая на предметы окружающей обстановки и называя их по нескольку раз, чтобы он лучше запомнил. Сонга с явным уважением относилась к его ранам, сознавая, что нанесены они каким-то опасным хищником. Она с гордостью показала ему шрамы от когтей рыси у себя на бедре. Родные Сонги и люди из ее племени, по всей видимости, не возражали против того, что она выхаживает чужеземца. Время от времени в дверях конусообразного шатра (напоминающего чум северных кочевых племен), где лежал Конан, останавливался высокий человек, чьи черты смутно напоминали черты Сонги, и заглядывал внутрь. Однако он никогда не входил и ничего не говорил, разве что бурчал себе что-то под нос. От Сонги Конан узнал, что его зовут Аклак. Если судить по звукам, доносившимся извне, здесь жили не меньше двух-трех десятков людей. |
