Тем временем Аклак, остановившись в нескольких шагах от Конана, продолжал с бешеной скоростью вертеть топором, но вдруг он сделал неуловимое движение рукой — и топор полетел прямо в костер, воткнувшись в толстое полусгоревшее бревно и рассыпав при этом несметное множество искр. Дикари вокруг Конана радостно взвыли, подскочили к нему и принялись дружелюбно хлопать, по спине, выражая свой восторг. Несмотря на то, что тумаки эти были достаточно ощутимы, киммериец воспринял их правильно, как поздравление с победой.

Теперь он понял наконец, что кричат атупаны.

— Аклак сжег свой топор! Речной человек прощен! Он прощен и свободен!

Такое событие, разумеется, следовало отметить. В одну минуту соплеменники Сонги и Аклака натащили к костру всевозможной еды, поставили на огонь воду для чая и разложили на земле подстилки, чтобы можно было удобно сидеть. Пока женщины занимались всем этим делом, мужчины и дети собрались в кружок, обсуждая различные моменты только что состоявшегося боя и даже изображая его в лицах. То и дело они принимались хохотать и опять хлопали по спине Конана и Аклака.

Конан стоял среди веселых смеющихся людей, скрывая боль от растревоженных ран и неимоверную усталость. Эта схватка исчерпала его пока еще невеликие силы. Он тихо радовался, что племя Сонги приняло его к себе, что его откармливали не для того, чтобы съесть во время какого-нибудь праздника, что они не собираются принести его в жертву своим кровавым богам. Можно надеяться, теперь с большим основанием, что у них и богов-то таких нет. В общем, все хорошо, что хорошо кончается.

Аклак и статная седая женщина подвели к Конану Сонгу, которая выглядела очень скромно и застенчиво. Но как только она разглядела, что рана у Конана опять открылась и оттуда сочится кровь, она гневно повернулась к брату, сказала ему что-то резкое и даже ударила его в бок твердым кулачком. Аклак поймал ее за руку и в первый раз обратился прямо к Конану.

— Сонга чересчур груба и слишком много себе позволяет, — сказал он торжественно-печальным тоном. — Она не умеет уважать настоящего охотника, мужчину. Она сердила тебя, потому что плохо обращаласьс тобой. — Аклак скорчил на удивление ханжескую физиономию. — Ударь ее, чтобы она знала свое место и вела себя в дальнейшем прилично, как подобает женщине.

Слушая его, люди примолкли и обратились во внимание. Сонга смотрела на Конана настороженными глазами. Он чувствовал, что все это неспроста, но не мог догадаться, какого ответа от него ждут. После некоторого колебания он сказал:

— Много дней Сонга ухаживала за мной. Она к вылечила меня и научила вашему языку. Она обратилась со мной как нельзя лучше. Я не могу упрекнуть ее ни в чем.

— Чепуха, — возразил Аклак. — Она плохо обращалась с тобой. Это все знают. Она пнула тебя ногой в тот день, когда вы встретились, перед тем как позвала людей, чтобы они принесли тебя сюда. Она сама рассказала об этом.

Конан упрямо тряхнул черной гривой:

— Все равно я не ударю ее. Я обязан ей жизнью.

Аклак бросил ему с насмешкой:

— Речные люди боятся своих женщин. Посмотрите на него, он боится Сонги!

Атупаны начали хихикать и подталкивать друг друга локтями. Неожиданно в разговор вступила Сонга.

— О да! Таргокины братья позволяют своим женщинам обижать их, — язвительно проговорила она. — Мужчины его племени никогда не бранят их, даже когда они провинятся. Вот, глядите, я покажу, — Приблизившись к Конану, она ударила его несколько раз в грудь.