— О да, — сказал я, не скрывая радости.

Снова улыбка. Искренняя, не настороженная. Так улыбаются дети, которые не устали от жизни.

— Это хорошо, — произнес он, и вдруг спросил, заглядывая мне в глаза: — А почему ты не задаешь вопрос, с которым пришел?

Я опешил, потому, что в именно этот момент главный вопрос крутился у меня на языке. Я пытался проглотить его, схватить зубами, но он уворачивался и рвался наружу.

— Спроси, — снова предложил Иешуа. — Не бойся! Для того, чтобы услышать, надо прежде спросить. Так спроси — и слушай… Я отвечу.

Загалдевшие было ученики замолчали. Стало тихо.

Крики чаек, блеяние коз, пасущихся у самого берега, за городом — не в счет…

Я слышал даже гул шмеля, кружившего над лежащими на урезе воды рыбьими внутренностями.

Шелест набегающей волны.

И стук собственного сердца.

— Ты действительно машиах? — спросил я негромко.

Он прищурился, тряхнул головой и рассмеялся звонким, приятным смехом.

— Машиах? — повторил он мой вопрос. — Я этого не говорил… Ты сказал!

И двинулся к дому Ионы. Ученики шли впереди него, словно стадо перед пастухом.

Я же пошел за ним.

Глава 7

Израиль, наши дни.

Иерусалим. Национальный парк «Мецада».

От Иерусалима до Мецады ехать всего ничего — каких-то пятьдесят километров. Из самой столицы пришлось выбираться гораздо дольше. Сначала пресловутый дядин пкак случился на въезде в главный город Святой земли. Пикап карабкался в гору, даже не карабкался — полз, плелся в компании точно таких же «счастливчиков». Деваться из бетонного русла было некуда, оставалось только пить воду из бутылочек да крутить головой в поисках новой картинки. По мере того, как автомобиль вползал в черту города, картинка менялась. На автобусных остановках появились ортодоксальные евреи в своих длинных лапсердаках и широкополых шляпах, похожие на преисполненных важностью грачей, а рядом с ними уже совсем не ортодоксальные девушки в легких платьях и ребята обоих полов в военной форме и с автоматами…

Потом пробка внезапно закончилась, улица заскользила вдоль садов, автомобильный поток влился в мешанину зданий, в холмы, в переулки, снова вырвался на широкую многополосную трассу, рассекавшую надвое эклектику иерусалимских построек.

Вздымались над городом купола мечетей и православных церквей, древние стены взлетали к ярко-голубому небу по древним склонам изъеденных тысячелетиями гор… Теснились современные дома, блестели витрины магазинов, и дорога то взлетала вверх, то ныряла вниз, и каждый раз пейзаж разительно менялся, заставляя Валентина жалеть о том, что он не расчехлил фотокамеру.

Город был велик.

Город был стар.

Город был дряхл и бессмертен.

Он рассыпался на тысячи эпизодов, тысячи лиц, сотни тысяч цветовых мазков и был не похож ни на один из городов, который Шагровский видел во время своих путешествий. Когда пикап нырнул за массивные металлические ворота, Валентин с сожалением вздохнул.

Двор, в который они въехали, был обычным двором — чудо исчезло. Но зато загрузили их рекордно быстро. То ли дисциплина на университетском складе была военная, то ли дядя действительно пользовался огромным авторитетом…

А, может, это внешность Арин производила впечатление на нескольких смуглых ребят, таскавших в пикап картонные коробки самого разного размера и веса да пластиковые упаковки с бутылочками питьевой воды. Во всяком случае, пялились они на нее без всякого зазрения совести и при каждой возможности скалились в попытках обаять профессорскую ассистентку белозубыми улыбками, к которым прилагались мускулистые загорелые торсы.