Игорь Дмитриевич подмигнул расплывчатому отражению в темном экране визора и потребовал у него ответа:

— Если это в самом деле так, то для чего закрывать лавочку? Чего ради разочаровывать мисс Вайдегрен? Не хватит ли притворяться перед самим собой? Думаешь, стоит налить еще стопочку и приниматься за труды праведные? Тебе будет стыдно за меня, если я откажусь от этого дела?

Ну вот и договорились, — произнес Игорь Дмитриевич в заключение и, вместо того чтобы налить себе третью стопку, защелкал по клавиатуре, отдавая принтеру приказ распечатать полученную с экрана визора информацию. Пружинисто поднялся и зашлепал в ванную комнату: работы предстояло много, а день следовало все же начинать с чистки зубов.

2

Эвридика открыла глаза и прислушалась, силясь сообразить, что за странные звуки разбудили ее и почему ей было так неудобно спать. И тотчас решила, что все еще видит сон, потому что лежала она, оказывается, на чем-то крайне жестком в закуте плохо освещенного зала, от которого ее отгораживало полотнище из полупрозрачной пленки. В пробивавшемся сквозь нее мутно-сером свете молодая женщина разглядела низкий металлический потолок, нащупала рукой холодную стену слева от себя, а приподнявшись на локте, увидела стоящие в изголовье баллоны и составленные в пирамиду ящики. В ногах громоздились жестяные коробки и какие-то объемные предметы, запакованные в резинопластовые водонепроницаемые контейнеры. В спертом воздухе стоял отчетливый запах табака и резины, за пологом шевелились люди, негромко говорившие на неизвестном языке.

«Дурацкий, бессмысленный, антиэстетичный сон, — подумала Эвридика. — Но очень убедительный и материальный. Может быть, я заболела и брежу?»

Голова была тяжелой, во рту ощущался омерзительный лекарственный привкус, тело ломило так, будто Регбисты использовали его в качестве мяча. К тому же ей было чертовски холодно, несмотря на то что укрыта она была тремя одеялами весьма сомнительной чистоты, да еще и спала, оказывается, в шерстяном трико, которое надевала под гидрокостюм. Но трико было явно не ее — черного цвета, заботливо подвернутое на запястьях и щиколотках. Чушь. Полная, несусветная и совершенно несимпатичная чушь. Всего этого в действительности нет и быть не может. А что должно быть?

Кутаясь в пахнущие сыростью одеяла, она уселась по-турецки и вперилась в шевелящиеся за пластиковым пологом силуэты. Крепко зажмурилась, и перед внутренним взором ее возникли фонтаны Лувра, белоснежная громада базилики Сакре-Кер, словно парящая над затянутым знойной дымкой Парижем, питьевой фонтанчик, поддерживаемый тремя грациями, Биг-Бен, собор Святого Павла, каналы Гамбурга, воды которых плещутся в футе от набережных… Темные воды и воды голубые, вскипавшие желтовато-белой пеной, мчащиеся вдоль борта и превращающиеся постепенно в изумрудно-зеленую дорогу, над которой с пронзительными криками снуют чайки… Из небытия всплыло имя Шарля Азнавура, но что это за Шарль и какое он имеет отношение к вспарывавшему набегающие волны форштевню, припомнить молодая женщина решительно не могла. От напряжения в затылке у нее начало ломить, и она ощутила, как капли холодного пота стекают по шее.

Нет, черт побери, так дело не пойдет! Совершив титаническое усилие. Эвридика выбралась из кокона одеял и спустила ноги с кровати, вернее, с трех составленных в ряд ящиков, на которые было постелено нечто вроде тощего матраца. Босые ступни пронзил ледяной холод, Эвридика жалобно ойкнула от неожиданности, но, не обнаружив поблизости никакой обуви, стиснула зубы и поднялась-таки с ящиков. Утвердилась на подкашивающихся ногах и, приподняв нижний край полога, сделала шаг из своего убежища.

Посреди низкого, похожего на склад помещения сидели за составленными наподобие стола ящиками пять человек, разом повернувших головы в сторону Эвридики.