– Смотри, тетка, я ему руку отрублю, чтоб не крал.

Марфа попятилась, онемела и только на улице заголосила: «А ратуйте, люди добрые!» Когда сбежались соседи и Марфа кое как объяснила, все показывая рукой на дом, увидели, как из за угла выскочил мальчик и побежал, не оглядываясь, по дороге. Руки у него были целы. А через какое то время выехала и телега, на которой сидела вся цыганская семья. Цыган ни на кого не смотрел и молча подергивал вожжи. А мальчик остановился в поле, подождал телегу, забрался в нее на ходу, и видно было, как он уселся рядом с отцом.

Кто то выругался, кто то засмеялся, и постепенно все разошлись. Марфа сидела на лавочке у своего дома, плакала и вытирала глаза фартуком.

Вспоминая все это, Тенишев вдруг подумал о том, что ожидание чьего то приезда, застывшее вчера в горящих окнах его дома, могло относиться и к цыганам, и не приедь он сюда год назад, может, они выбрали бы себе именно этот дом.

Он представил, как сейчас располагаются цыгане в том крайнем доме, как уменьшается телега, тая под руками многочисленной семьи, и даже захотелось услышать этот веселый шум приезда. И сразу вспомнил, как оказался там однажды.

Он шел тогда из леса, прогуливаясь, как любил это делать по вечерам, чтобы вернуться в деревню на закате. Подходя к речке, услышал всхлипы. И когда был уже на самом берегу, понял, что в этих бессловесных всхлипах – просьба к кому то несуществующему: спасти. В воде барахтался цыганенок, поднимая вокруг себя мутный ил со дна. До берега и в одну, и в другую сторону было метра по три, но мальчик не мог почему то сдвинуться с места, словно кто то тянул его за ноги. Тенишев рванулся вниз и уже скоро вытаскивал мальчишку на берег, не понимая, почему тот вырывается. Тенишев ожидал, что мальчик будет лежать, отдыхая – казалось, у него не осталось сил, – но тот сразу подхватился и побежал к деревне. И Тенишев побежал за ним, молча, не понимая еще, что случилось.

Когда он стоял уже возле телеги, напротив цыгана отца, а цыганенок плакал, Тенишев почувствовал себя виноватым. Он вспоминал мутную воду и траву, по которой они бежали, и чувствовал, что вмешался во что то, непонятное для него. Цыган обернулся к костру, постоял неподвижно, потом стремительно, подпрыгнув, как бы опрокинулся к Тенишеву, прошипел:

– Что тебе надо?

Стало тихо, и только глаза цыгана, казалось, все спрашивали и спрашивали: «Что надо?» Тенишев остолбенел, сил не было даже оглянуться на телегу, за которой спрятался цыганенок, хотелось что то сказать, но слов не было, только руками он показывал на речку, на телегу – чтобы успокоить жуткие глаза цыгана.

Потом, вернувшись домой, Тенишев сушил одежду, долго не спал, а утром, когда вышел на крыльцо, увидел цыганенка. Шевельнулась мысль: «Вот сейчас я все узнаю», – но цыганенок, словно ничего не было вчера, стал просить:

– Молока дайте, – и смотрел прямо в глаза.

Тенишев завел его в дом, дал банку с молоком, которое он брал у соседей, – и было стыдно за себя. Он так и не смог спросить у цыганенка о вчерашнем, дал еще денег и остался один в доме, сидя на диване с широко открытыми глазами, пока не глянул на часы и не понял, что пора в школу.

Тенишев ждал несколько дней, что цыганенок придет еще, и хотел его расспросить, но цыгане неожиданно уехали.

И сейчас Тенишев подумал: а вдруг это приехала та самая семья, и та же телега стоит сейчас у крайнего дома улицы.