Савелова плакала. Я не знаю, на что мне решиться… Давно он убеждает меня бросить мужа… Помогите мне, посоветуйте!..

— Ах, вот что! — сказала Волгина с досадою, но опять подавила ее. — Он убеждал вас. Почему же вы не решались? — Вы не были уверены в том, что его любовь прочна?

— Нет, нет!.. Я знаю, он любит меня!.. — Она продолжала плакать. — Помогите мне, посоветуйте, что мне делать…

Советовать вам я не могу. Вы не ребенок. Помочь? — Извольте. Вы понимаете, что это не может продолжаться так. Если вы не решаетесь бросить мужа, я пошлю моего мужа вытребовать от Нивельзина, чтобы он не видел вас больше. Вы говорите, Нивельзин благородный человек и искренне любит вас, — и я думаю, что это правда; не сомневайтесь же, он поймет необходимость повиноваться…

Савелова слушала, как убитая. Встрепенулась и с энтузиазмом воскликнула: — Я решаюсь бросить мужа.

Я очень рада, если так, — сказала Волгина. — Я начинала терять терпение с вами. — Она стала ободрять Савелову и сделалась опять ласковою; ободряла, хвалила. — Савелова экзальтировалась и была совершенно счастлива своею решимостью.

— Ну, что, голубочка? — спросил Волгин, обертываясь от письменного стола к жене, которая, проводивши Савелову, шла к нему. — Знаешь, она мне понравилась: в сущности, хорошая женщина. Хочет бросить мужа?

— Да. Нивельзин уже предлагал ей это. Остается только, чтобы ты отправился к нему, сказал, что она согласна. Ты говорил мне, нужно трое суток, чтобы получить заграничный паспорт.

— Это обыкновенным порядком, голубочка. Если захотеть, можно и скорее.

— Помню, ты говорил. Но я уже сказала ей, три дня…

— Зачем же ты сказала, голубочка, «три дня», когда можно б и скорее? — не утерпел не сказать Волгин. Если он не мог пояснить, то уже непременно желал пояснений.

— Было бы долго говорить, мой друг: тебе надобно поскорее идти к нему. Но, между прочим, я сказала так и потому, что вовсе нет надобности подымать шум особенными хлопотами.

— Это твоя правда, голубочка, — согласился муж.

— У меня была и другая причина; но после, когда будет время говорить. Может быть, я и ошибаюсь. Но некогда заводить длинный разговор. — Я сказала ей, что она не должна теперь ни видеться с ним, ни переписываться. Ты…

— Натурально, голубочка, — не преминул пояснить муж. — Им обоим надобно теперь держать себя посмирнее, чтобы не возбудить как-нибудь нового подозрения. Значит, и я должен сказать ему: не ищите видеться и не пишите. — Он взял фуражку: — Как же теперь условие? — Берет паспорт себе и еще какой-нибудь женский — не на ее имя, конечно, голубочка? — Натурально, немудрено: ну, там швея какая-нибудь, француженка, едет за границу. Понимаю это. Значит, только время и место.

— В четверг, в одиннадцать часов вечера…

— Правда, голубочка, — не мог не пояснить Волгин одиннадцать — будет уже ночь. Раньше — еще светло.

На каждом слове задерживаемая его основательными пояснениями, Волгина досказала и остальные подробности.

В то время железной дороги из Петербурга к западной границе еще не было. Кто не хотел ждать парохода, ехал на почтовых. Нивельзин, в дорожной карете, будет ждать у квартиры Савеловых.

— Прекрасно, — заключил Волгин общим пояснением, пояснив поодиночке все подробности. — Прекрасно, голубочка. Тем больше, что она понравилась мне.

— Иди же, будь спокоен: верю, что она понравилась тебе. Не уверяй больше.