В половине пятого Волгин вошел к Нивельзину. — В передней лежали два саквояжа и чемодан. В кабинете вещи с письменного стола и с этажерок были убраны. — Нивельзин ходил по комнате.

— Значит, совсем собрались в дорогу, Павел Михайлыч? — вяло сказал Волгин, флегматически усаживаясь на диван. — Когда все готово, то и прекрасно. И лошади наняты, как вы тогда говорили, — с утра готовы, и дорожная карета готова?

— Лошади стоят в конюшне. Карета куплена, привезена. Хотите взглянуть? — Очень покойная и легкая.

— Что смотреть-то, я думаю, хорошая. Да и увижу, как буду провожать вас. Прикажите запрягать лошадей.

— Еще рано.

— Не рано.

— Она у вас? Ждет меня? — Он дернул сонетку и велел поскорее запрягать лошадей.

— Да, она приехала к нам. Да вы садитесь-ко, это лучше? — Он притянул к себе Нивельзина и заставил сесть подле. — Сам не люблю ходить, и другим, по-моему, лучше сидеть. — Он залился руладою, потому что сострил, как по крайней мере сам был убежден. Потом погрузился в размышление. — Это затем я посадил вас подле, чтобы взять в руки, и возьму, и не выпущу, пока не провожу. Нельзя иначе, потому что невозможно надеяться на людей, — надо держать их в руках. — Эта острота была нисколько не хуже первой, и следовало бы Волгину также наградить себя за нее руладою, но он оставил себя без поощрения и, помолчавши, вздохнул, покачал головою и начал: — Да, надобно будет взять вас в руки. Точно, она приехала к нам: это было поутру: была взволно…

— Она у вас с утра? — Что же вы не прислали сказать мне? — Паспорты готовы у меня с десяти часов.

— Не дослушавши, да уж и сердитесь, — эх, вы! — вяло сказал Волгин. — Вы дослушайте. Я вам говорю, она была взволнована…

— Савелов догадался? Сделал сцену? Она больна?

— Да нимало; ничего такого. Здорова, и муж ее до сих пор ничего не предполагает. Да вы лучше слушайте, а не перебивайте. Впрочем, ничего особенного, не пугайтесь. Ровно ничего особенного. — Приехала поутру, была взволнована. Лидия Васильевна успокоила ее, — и точно, бояться было нечего; ну, да и велела мне не уходить из дому, — натурально, я сидел, писал, — что мне? — Конечно, был уверен, что он не приедет, да и не подозревает; — ну, если б и приехал, не велика трудность: «Очень рад, пожалуйте в кабинет, — очень рад», — а между тем взял за шиворот, повалил на диван, завязал рот, — ну, и лежи: я уж рассудил, как это сделать, — это-то я еще с детства выучился ломать, хоть с виду и плох, — знаете, в детстве-то много играл, — ну, она б и не услышала. Ну, потому я спокоен, тем больше, что сам знаю, этого и не будет, он не приедет, не знает, не подозревает. — Ну, и сижу, натурально, пишу. Хорошо. Слышу, вернулась Лидия Васильевна. Идет, слышу, к себе, — идет потом, слышу, ко мне. Ну, натурально, я знаю, зачем она идет: скажет: «Иди, вели ему, — то есть вам, — приказать запрячь лошадей», — вот как я теперь и сказал вам, — разумеется, я жду этого от Лидии Васильевны; а она: «Давно уехала Савелова?» — Уехала? Как? Я, натурально, рот рази… Да будьте же мужествен! — Волгин подхватил застонавшего и покачнувшегося Нивельзина: — Будьте мужествен, Павел Михайлыч! — Что это вы, помилуйте! — Будто вы сам не должны были понимать, что это очень возможная вещь — даже слишком возможная. Это только я, дикий человек, не понимал ее характера, сомневался в опасениях Лидии Васильевны за ее характер, а вы сам должны были иметь эти опасения, — иначе разве вы давным-давно не предложили бы ей бросить мужа? — Предложили бы с первого же свидания! — Чего, с первого свидания, с первого же письма! — Видно, хоть вы и были ослеплены и не могли видеть, а инстинктивно чувствовали, что нельзя предлагать — не бросит мужа, — вас-то, положим, любит, но пока можно не бросая мужа, то и любит: муж-то гораздо поважнее вас для нее…

Волгин мог очень свободно излагать свои совершенно основательные соображения, держа Нивельзина за плечо, чтобы вразумляемый не повалился с дивана: вразумляемый сидел очень смирно под поддерживающею рукою основательного мыслителя; но основательный мыслитель постиг наконец, что слушатель не слышит, потому не способен воспользоваться справедливыми его соображениями.