— С удовольствием, — сказал Нивельзин.

Волгин имел время обдумать дело со всех сторон, потому что был необычайно быстр в соображениях. Соображений было очень много, но вывод из всех один: ни одно никуда не годится. Продолжать обман невозможно. Он должен признаться Лидии Васильевне, что обманывал ее, что сам удалил Левицкого из Петербурга, что адрес в Харьков был фальшивый, что Левицкий, гувернер Илатонцевых, именно и есть Владимир Алексеевич Левицкий, его Левицкий. — Это неизбежно; иначе, все равно, правда откроется через несколько дней. — Одно оставалось не решено: как объяснить Лидии Васильевне мотивы, по которым он так поступал. Тогда она была страшно взволнована, едва он начал говорить. Не придумывалось, как сказать ей. Но время терпит. Илатонцевы еще не вернулись в Петербург. Что- нибудь придумается.

Волгин вооружился храбростью, и, похвалив Лидию Васильевну за то, как вздумала она сделать, он снова стал балагурить на прежнюю тему. Конечно, не все его рассказы о своих неловкостях и промахах были одинаково забавны. Но много было действительно забавных и во всяком случае нимало не уступавших тем, над которыми прежде смеялся Нивельзин. — Теперь Нивельзин не смеялся, лишь иногда улыбался будто принужденно, да и невпопад. Конечно, Волгин не скоро заметил это, но все-таки наконец заметил, при всем своем неуменье наблюдать.

Взглянуть бы на Лидию Васильевну, — но, разумеется, незачем и смотреть: она, конечно, заметила и поняла, если даже и он заметил и понял. Как ему было поступить? — Он был неловок до смешного, но он сделал, как достало у него уменья, и надобно сказать, что нельзя было ожидать от него обыкновенной находчивости даже и такого оборота.

— Ну-с, вот каков я молодец, — похвалил он себя, кончив анекдот, который рассказывал во время этого раздумья. — Ловкий человек? Вы думаете, вероятно, и нельзя увидеть такого другого? Но вот приедет Левицкий, будете видеть двух таких. — Помнишь, голубочка, его наружность, или забыла?

— Помню, — сухо отвечала жена.

— Но если бы ты знала, какой он неловкий! — Даже мне смешно, уверяю. Поверь, не лучше меня.

— Бери еще пирожного, ты любишь это пирожное, — сказала жена.

— Хорошо, голубочка, — сказал Волгин, взял столько и стал есть с таким усердием, которое сделало бы честь очень хорошему обжоре.

— Я встречался с Илатонцевым, когда бывал в обществе, — сказал Нивельзин. — Это один из немногих людей аристократического круга, которых я искренне уважаю, и я очень рад случаю, который, быть может, сблизит нас. — Нивельзин был опять весел и сделался разговорчив.

Наташа принесла самовар. — Наливши мужу и Нивельзину по второму стакану, Волгина встала.

— Если будете пить еще, то наливайте сами. — До свиданья, Нивельзин.

— Голубочка, сыграй что-нибудь, — сказал муж. — Ты устала, должно быть; но для меня, сыграй что-нибудь, — пожалуйста, голубочка.

— Нет, я не чувствую усталости; но я не расположена играть. — Она пошла.

— Для меня, голубочка, — пожалуйста. Часто ли я слушаю, когда ты играешь? — Пожалуйста. — Ты сама говоришь, что у меня слишком мало развлечений, — так не откажи в развлечении, когда мне хочется развлечься.

Она пошла в зал и села за рояль. Сначала оставалась холодна, потом увлеклась. Она не могла быть виртуозкою, потому что не имела хороших учителей, да и мало училась. Притом почти три года в Петербурге она не имела рояля, — он был куплен еще не очень давно. Но она играла недурно и любила музыку.

Когда она стала играть какой-то романс, Нивельзин попросил у нее позволения петь.